Убийство в Орсивале - Эмиль Габорио

9 июля 186… года, в среду, Жан Берто и его сын, которых все в Орсивале знали как мелких воришек, поднялись в три часа утра, вместе с солнцем, и отправились на рыбную ловлю.

Подойдя к берегу реки, они сложили на землю свои рыболовные принадлежности, и Жан вошел в лодку, чтобы вычерпать из нее воду. Начав работать ковшом, он заметил, что одна из уключин в старой лодке, поврежденная веслом, готова была сломаться.

— Филипп! — крикнул он своему сыну, занятому распутыванием снастей. — Филипп! Притащи-ка мне какой-нибудь сучок починить уключину.

— Ладно, — ответил Филипп.

Но на всем берегу не росло ни одного дерева. Тогда молодой человек отправился к парку Вальфелю, находившемуся всего в нескольких десятках шагов от реки, и, не обращая внимания на запрещение статьей 394 Уголовного уложения, перелез через глубокую канаву, которая окружала имение графа Тремореля. Здесь он предполагал срезать ветку у плакучей ивы, которая свешивала свои ветви до самой воды.

Он уже было вытащил из кармана нож, воровато оглянувшись по сторонам, как тут же испугался и громко закричал:

— Папаша! Папаша!

— Чего тебе?

— Папаша, идите сюда, ради Христа, поскорее!

По тону голоса своего сына Жан Берто понял, что случилось нечто особенное. Он бросил свой ковш и побежал к парку.

Он также был перепуган тем, чего так испугался и Филипп.

У самого берега реки, в осоке и тростнике, плавал труп женщины. Ее длинные распущенные волосы переплетались с водорослями, а серое шелковое платье, все в лохмотьях, было испачкано грязью и кровью. Верхняя часть тела была погружена до самого дна, лицо было втиснуто в тину.

— Убийство! — проговорил дрожащим голосом Филипп.

— Это верно… — ответил Жан, — но кто же эта женщина? А что, если это сама графиня?

— Давайте посмотрим!

— Что ты, что ты, несчастная твоя голова! — воскликнул отец. — Разве можно прикасаться к убитому без начальства?

— Неужто нельзя?

— Я тебе говорю! Хлопот не оберешься!

— Не сбегать ли в полицию?

— Зачем? Нас же еще и обвинят!

— За что же, папаша?

— Как за что? Если мы отправимся к господину Куртуа, он же сам нас спросит, как и почему мы попали в парк Тремореля. Что тебе за дело до убитой графини? Найдут ее и без нас. Пойдем-ка отсюда…

Но Филипп не шевелился. Склонив голову и взявшись рукой за подбородок, он размышлял.

— Ведь мы же не дикари! — сказал он наконец. — Надо дать знать. Скажем господину Куртуа, что мы попросту плыли в лодке и заметили это тело издалека.

Старик сопротивлялся, но, видя, что сын пойдет и без него, последовал за ним.

Они вновь перескочили через канаву и, оставив на траве свои снасти, со всех ног пустились к дому мэра Орсиваля Куртуа.

Весь дом еще спал, когда отец и сын Берто оглушительно застучали в дверь дома Куртуа.

Через довольно долгий промежуток времени в окошко нижнего этажа высунулся заспанный полуодетый слуга.

— Что вы тут делаете, негодяи вы этакие? — закричал он на них.

— Нам нужен господин мэр! — отвечал Жан Берто. — И как можно скорее! Разбуди его, Баптист, тебя от этого не убудет!

— Не убудет… Не убудет!.. — проворчал Баптист.

Через несколько минут их ввели к господину Куртуа, маленькому рыжему человечку, который был недоволен тем, что его так рано подняли с постели.

— Господин мэр, — начал Филипп, — мы с отцом пришли сообщить вам об одном страшном несчастье. У Треморелей совершено преступление.

Куртуа был знаком с графом. При этом сообщении он побледнел как полотно.

— Батюшки-светы, — забормотал он, будучи не в силах скрыть свое волнение, — вы говорите, преступление?

— Да, мы сами видели мертвое тело, вот как вас сейчас. Может быть, это сама графиня.

Мэр в смущении поднял руки к небу.

— Но где? Когда? — спросил он.

— Сейчас, в парке. Мы хотели ставить верши и увидели…

— Это ужасно! Какое несчастье! Такая достойная женщина — и вдруг… Но это невозможно, вы ошиблись! Меня бы предупредили…

— Да глаза-то у нас еще есть, господин мэр…

— Такое преступление — и вдруг в моем городе! Хорошо, что вы мне сказали. Сейчас я оденусь, и мы побежим… Подождите немножко! — Он подумал с минуту и позвал: — Баптист!

Слуга находился недалеко. Он подслушивал и подглядывал в замочную скважину.

— Чего изволите?

— Беги скорее к мировому судье, — приказал ему мэр, — не теряй ни секунды; скажи, мол, преступление, убийство! Пусть идет быстрее сюда! А вы, — обратился он к Берто и Филиппу, — подождите меня тут. Я сейчас оденусь.

Через четверть часа к мэру Орсиваля явился мировой судья, как его называли в округе — отец Планта.

— Говорят, убита госпожа Треморель? — спросил он еще в дверях.

— Да вот, болтают эти двое! — ответил ему мэр, успевший уже одеться.

— Это очень прискорбно, — сказал отец Планта. — Я послал за жандармским бригадиром. Он нас догонит.

— Так пойдемте! — ответил Куртуа. — Моя перевязь у меня в шапке.

И они пошли.

Филипп с отцом шествовали впереди, молодой человек — с готовностью услужить, а старик — мрачный, занятый своими мыслями.

— И только подумать, — вздыхал то и дело мэр, — только подумать, что мертвое тело — и вдруг у меня в общине, где о преступлениях сроду никто и не слышал!

И он подозрительно поглядывал на обоих Берто.

Дорога к замку Треморелей была довольно плоха и шла между стен футов в двенадцать высотой; с одной стороны тянулся парк маркиза Ланасколя, а с другой — громадный сад Сенжуаина. Когда мэр, мировой судья и Берто подошли к калитке Тремореля, было уже около восьми часов.

Мэр позвонил в довольно большой колокол.

Маленький двор, усыпанный песком, всего только в пять-шесть метров, отделял жилье от калитки, но никто не вышел.

Тогда мэр позвонил сильнее, потом еще сильнее, затем уже изо всех сил, но все напрасно.

На противоположной стороне, у дачи госпожи Ланасколь, выходившей фасадом на дорогу, стоял кучер и чистил ваксой уздечку.

— Напрасно звоните, господа, — крикнул он. — В замке нет никого!

— Как — никого? — в удивлении спросил мэр.

— Дома остались одни только господа. Вся прислуга уехала еще вчера вечером с восьмичасовым поездом в Париж, на свадьбу к знакомому повару. Должны возвратиться с первым поездом сегодня. Меня тоже приглашали, да я…