Код 93 - Оливье Норек

* * *

Март 2011 года

Рост может соответствовать. Возраст — наверняка. Что касается внешности, трудно что-либо утверждать. Старый Симон снял трубку и со всеми необходимыми предосторожностями, чтобы не слишком обнадеживать, объявил:

— Возможно, у меня есть след.

На другом конце провода голос пожилой дамы прозвучал не громче, чем вздох:

— Камилла?

— В этом нет уверенности, мадам.

Перед тем как повесить трубку, Симон указал собеседнице время и место встречи: морг парижского Института судебно-медицинской экспертизы.

* * *

Обнаруженная полуголой, без признаков жизни и документов, в сквоте[1] коммуны Ле-Лила департамента Сен-Сен-Дени, она была скорее всего двадцатилетней. Самое большее. При вскрытии доктор Леа Маркван одним движением скальпеля сделала разрез от основания шеи до лобковой кости, прилагая не больше сил, чем при ласке. Снаружи и внутри вскрытого тела ясно читались последствия чрезмерного употребления алкоголя и наркотиков, а также результаты сексуальных сношений — настолько жестоких, что доктор даже не могла себе представить такое. Никогда раньше за всю свою карьеру судебно-медицинского эксперта ей не случалось употреблять термин «сильная изношенность промежности». Как такое могло случиться? Какие зверства надо было вынести, чтобы между вагиной и анусом буквально не осталось перегородки?

Леа взяла испачканные руки убитой в свои, дотронулась до ее волос, затем кончиками пальцев провела по ранам на ее лице. Оглянулась вокруг; вообще-то так нельзя. Сняв латексные перчатки, повторила те же движения. Она дошла до худшей из бед своей профессии — сострадания.

И вот, по чистой случайности прочитав, что через несколько дней в расписании института назначено опознание членами семьи, Леа Маркван захотела лично обеспечить его проведение. Патологоанатому вовсе не обязательно присутствовать, но она настаивала. Ради самой себя. И ради нее тоже.

* * *

При поднятии простыни реакции бывают разными и непредсказуемыми. От безмолвного страдания, которое пронизывает человека и отнимает все силы, которых хватает только на то, чтобы не грохнуться в обморок, если только сама земля не разверзнется под ногами, — до гнева и слепой жажды отмщения, когда человек только и ищет, на ком бы их сорвать. От шумного и слезливого горя до раздражения. От безмятежного спокойствия, которое не сулит ничего хорошего, до сильнейших гроз.

Патологоанатом увидела, как входят трое посетителей. Никого из них она не узнала и предположила, что тот, что был выше остальных на полторы головы, с походкой борца на пенсии, и есть служащий уголовной полиции. Он был скуп на слова:

— Лейтенант Матиас Обен.

— Здравствуйте, лейтенант. Доктор Маркван. Капитан Кост разлюбил нашу службу или вы наказаны?

— Всего лишь дело, которое мне хотелось бы завершить. Капитан поручил мне передать вам привет.

Что поделаешь. Жаль, она предпочла бы Коста, более сдержанного, с голубыми, немного грустными глазами.

Леа представилась членам семьи — сначала пожилой даме в инвалидном кресле, затем молодому человеку, который толкал кресло, — приглашая их следовать за ней в морг. Полицейский следовал за ними, немой, как тень.

* * *

Они углубились в подвалы Института судебно-медицинской экспертизы. Леа открыла двери в просторное помещение, холодное и тихое, чем-то напоминающее камеру хранения, состоящую из рядов квадратных дверец с длиной стороны семьдесят сантиметров. За каждой была история жизни — и ее конец. Несколько щелчков, и морг осветили неоновые лампы. Леа сверилась с регистрационным номером в своей папке и среди четырехсот пятидесяти ячеек с холодными обитателями открыла дверцу, за которой находилось тело 11–1236. Вытащила тележку-стол, где под белой простыней угадывалась человеческая фигура.

Она вопросительно взглянула на членов семьи и, как ей показалось, обнаружила в их глазах тревогу. На мгновение замерла, положив руку на ткань, затем осторожно опустила саван, так чтобы показать только изувеченное лицо.

Сопровождающий родственников крупный полицейский попытался предупредить их несколько минут назад. Тело, которое им предстояло увидеть, было телом наркоманки, которая, возможно, была их дочерью и сестрой, но которая, бесспорно, изменилась, истаскалась и постарела в силу маргинального образа жизни. Он охотно предпочел бы обойтись без упоминаний о сфере сексуальных услуг — эти уточнения не являлись необходимыми, пока она официально не опознана. Однако никакое предупреждение и никакая подготовка не смогла бы избавить от приступа тошноты, охватившей их, когда лицо было открыто.

Мать — пленница своего инвалидного кресла — оттолкнулась руками от подлокотников и, как могла, поднялась на своих слабых ногах, чтобы прибавить себе хоть немного роста. Ее голос — властный и, несмотря ни на что, на удивление чистый — заверил, что это не ее дочь. Сын не издал ни звука. Лицо девушки было настолько опухшим, что возможность ошибки оставалась довольно значительной. Патологоанатом отодвинула простыню, полностью открыв труп, покрытый синяками, царапинами, плохо зажившими ранами и следами тысяч уколов — черных воспаленных лунок. Пожилая дама сжала руку сына и еще более уверенным, делано смиренным голосом снова заявила, что особа, лежащая перед ними, не их Камилла. Все еще стоящий рядом с ней сын приоткрыл рот, но его слова так и остались непроизнесенными; из его уст раздался лишь вздох.

Доктор Леа Маркван знала, что весь известный набор реакций тех, кто оказался перед трупом, можно перечислять бесконечно. Тем не менее она непроизвольным движением быстро прикрыла обнаженный труп, с которого молодой человек не сводил пристального взгляда с ноткой какого-то нездорового интереса. Тем более что он уверял, будто не узнает покойную.

Отступив в сторону, полицейский вынул из кейса бланк протокола, поставил галочку напротив «результат отрицательный», потом дал обоим посетителям подписать его. А ведь он надеялся, что сможет найти семью этой безымянной… Затем предложил даме с сыном проводить их, однако те вежливо отказались.

* * *

Даже оказавшись в такси, которое везло их домой, на высоты Сен-Клу, они не обменялись ни единым словом. Мать не признавала за собой никакой вины. Она действовала ради блага семьи, и пусть ей придется расплатиться своей душой, если придет день, когда Бог упрекнет ее в этом.

* * *

Весь сжавшись, сын полностью сосредоточился на своем дыхании. На каждом повороте такси он опасался, что его вывернет на кожаные сиденья. Держа руку на сердце, он чувствовал, что силы покидают его; по всему телу бежали мурашки, предвестники недомогания. Секунду он был не в себе, и ему понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить, где он находится и что здесь делает.