Письма Яхе - Уильям Сьюард Берроуз

15 января, 1953

Отель «Колон», Панама

Дорогой Аллен,

Я ненадолго остановился здесь, чтобы скинуть наличные. Отправляться к индейцам с карманами, полными башлей, слишком рискованно.

Город навестил Билл Гейнз; он пронесся как ураган, спалив на парегорике всю республику Панама — от Лас Пальмаса до Дэвида. До Гейнза Панама была городом Пи Джи (парегорика — прим. перев.). В любой аптеке можно было купить четыре унции. Сейчас аптекари заартачились; Палата Депутатов собиралась даже принять специальный Закон против Гейнза, но тот сыграл ретираду и смотался обратно в Мексику. Я тогда слезал с джанка, так сказать, выходил из системы, а Гейнз продолжал пилить меня, что я дурачу сам себя, и если уж ты был однажды джанки, то на всю жизнь им и останешься. Если я развяжусь с джанком, то стану законченным алкашом или сойду с ума на кокаине.

Однажды вечером я надрался и купил немного парегорика, а он все не переставал бубнить;

«Я знал, что ты вернешься домой с парегориком. Я знал это. Ты будешь джанки всю свою оставшуюся жизнь», — и ехидно пялился на меня со своей едва уловимой кошачьей усмешкой. Слово «джанк» с ним неразрывно.

Я завалился в госпиталь с ломкой и провел там четыре дня. Они смогли дать мне только три укола морфина — от боли, жара и синдрома отнятия я не мог уснуть, а тут еще в палате со мной лежал больной панамской грыжей, и его друзья приходили и зависали на весь пень и почти на весь вечер. Один из них в результате оставался по полуночи.

Припоминаю, как проходил мимо каких-то американок, похожих на жен офицеров. Одна из них сказала: «Не знаю почему, но я совершенно не могу есть сладости».

«У вас диабет, леди», — заметил я. Они смешались, затоптались на месте и одарили меня убийственным взглядом.

После выписки из госпиталя а зашел в американское посольство. Напротив него — незанятый участок земли, поросший кустарником и деревьями, где мальчики раздеваются, чтобы плескаться в загаженных волах залива, охотничьих угодьях маленькой ядовитой морской змеи. Запах экскрементов, морской воды и похоти молодого мужского тела. Писем не было. Я снова остановился, на этот раз чтобы купить две унции парегорика. В старой доброй Панаме ничего не меняется. Проститутки, сутенеры и разводилы-хастлеры.

— Хотите милую девочку?

— Танец обнаженной леди?

— Хотите посмотреть, как я трахну свою сестренку?

Не стоит удивляться, что еда здесь очень дорогая. У себя на фермах они не могут смириться с повышением иен. Они все рвутся в большой город и хотят стать сутенерами.

У меня с собой была журнальная вырезка, где описывался кабак в окрестностях Панама Сити под названием «Испуганный Гусь». «Там есть все, что положено притону. Травяные барыги скрываются в мужском туалете с забитыми косяками и готовыми на дело шприцами. Иногда они стремительно выскакивают из сортира и вкалывают товар в твою руку, не ожидая разрешения. Гомосексуалисты преступили все границы, предаются разгулу и бесчинствуют»,

«Испуганный Гусь» напоминает придорожную закусочную времен Сухого Закона. Длинное обветшавшее одноэтажное строение, обвитое виноградными лозами. Из леса и болот поносилось кваканье лягушек. Снаружи — несколько припаркованных машин, внутри — тусклый голубоватый свет. Я сразу вспомнил закусочные времен Сухого Закона и моей юности и вкус кустарного джина летом на Среднем Западе. (О Боже! А августовская луна в фиолетовом небе и член Билли Брэдшинкеля… Как же можно стать таким глупо-сентиментальным?)

Две старые шлюхи немедленно сели без приглашения за мой столик и заказали выпивку. Счет за один раунд составил шесть долларов девяносто центов. В мужском туалете скрывался только один хам, упорно требовавший уборщика. Могу добавить, что несмотря на весь местный разгул, я так и не смог подцепить в Панаме ни одного мальчика. Панамские мальчики остались для меня загадкой. Наверное, обрезанные. Когда они говорят «там есть все», то справки, очевидно, наводятся в кабаках, а не у клиентов.

Случайно столкнулся со своим старым приятелем Джонсом, таксистом, и купил у него немного кокса, разбодяженного просто до неприличия. Я едва не задохнулся, пытаясь занюхать немного этого говна, чтобы мне вставило. Это Панама. Я не удивлюсь, если они вместо вагины снабжают шлюх резиновыми губками. Панамцы, вероятно, самые ничтожные из всех людей Западного Полушария. Понимаю, что венесуэльцы могут с ними в этом поспорить, но я еще никогда не сталкивался ни с одной группой граждан, от которой меня рвало бы так же, как от государственной гражданской службы зоны канала. Ты не можешь контактировать с государственным гражданским служащим на уровне интуиции и сопереживания. У него даже нет принимающего устройства, и он глохнет, как обесточенный аккумулятор. Должно быть, есть особая низкая частота мозговых волн государственной службы.

Такие служащие не выглядят молодыми. В них нет никакого энтузиазма, они неразговорчивы. На самом деле, они чураются местных жителей. Единственный элемент в Панаме, с которым я общался — цветные хипы, но все они шустрят или кидалы, кто на наркоте, кто на кармане, кто на бабах.

С любовью,

Билл

P.S.

Билли Брэдшинкель стал таким занудой, что мне пришлось, в конце концов, его прикончить.

Первый раз это произошло в моей тачке, модели А, после Весеннего бала в колледже. Штаны Билли были спущены до лодыжек, на нем все еще была рубашка от смокинга, и сперма забрызгала все сиденье. Потом я держал его за руку, пока он блевал при свете фар, — молодой и неерпеливый, с растрепанными на теплом весеннем ветру белокурыми волосами. Затем мы забрались обратно в машину, погасили фары, и я сказал: «Давай еще раз».

А он тут и говорит: «Да не надо».

«Почему бы и нет?» — отозвался я; тому времени он уже тоже возбудился и мы сделали это снова. Я лихорадочно водил руками, забравшись под его рубашку, лаская спину, и прижимал его к себе, чувствуя, как длинные детские волоски его гладкой щеки касаются моей. Затем он заснул прямо в машине. Стало светать, и мы поехали домой.

Потом было еще несколько раз в тачке, а однажды, когда его семья свалила из дома, мы стащили с себя всю одежду, и уже после я смотрел на него, спавшего как младенец, со слегка приоткрытым ртом.

Тем летом Билли заболел брюшным тифом и я навещал его каждый день, и его мать давала мне лимонад, а его отец как-то раз угостил меня бутылкой пива и сигаретой. Когда Билли стало лучше, мы по традиции выезжали к озеру Крив Коэ, где брали на прокат лодку, рыбачили и лежали в ней, обняв друг друга за плечи и ничего не делая. Однажды в субботу мы исследовали старую каменоломню, нашли там пещеру и в затхлой темноте сорвали штаны.

Помню, что в последний раз я встретился с Билли в октябре того года. В один из тех восхитительных лазурных дней, которые случаются в Озарке осенью, Мы колесили по округе с моей однозарядной винтовкой 22 калибра, охотясь на белок, и бродили по осеннему лесу, так и не встретив ничего, что можно было подстрелить. Билли был молчалив и мрачен; мы сели на бревно, и он, уставившись на свои ботинки, наконец сказал, что не может больше со мной встречаться (заметь, я избавляю тебя от увядших листьев).