Икона - Валерий Воробьев

Валерий Воробьёв

Икона

Пешеходный Арбат раздражал Вальку Гомеля ещё в семинарские годы. Раздражал не столько шумом высокомерной толкучки-тусовки, сколько напоминанием о собственной стыдной юности, не то хипповой, не то панковской. Удачливый в экзаменах, Валька без особого стресса поступил после школы на мехмат, два года спустя – в "консу", на вокал, но не окончил и её. Причём не доучился исключительно по собственным лености и гордыне, в чём давно нашёл силы сам себе признаться. И давно покаялся духовнику, а всё тяготился вспоминать. Не любил Валентин и себя тогдашнего: ведь и в семинарию подался отнюдь не по духовной надобности, даже не от стремления к спокойной сытной жизни, а исключительно из страха перед службой в армии.

Неуклюжий семинарист, длинный и тощий, близорукий длинноносый очкарик, за четверть века он преобразился в крепкого чернобородого мужчину. Даже заметное брюшко не портило мужественно-евангельской красоты отца Валентина. Не в ущерб солидности и благообразию моложавый, а не молодящийся, священник пользовался популярностью у прихожанок. Особенно у тех посетительниц храма, что вспоминают о церкви не чаще раза в месяц, по поводу откупной или просительной свечки. Отец Валентин был наблюдателен, неглуп и язвительно остроумен временами. Сочетание недоудовлетворённой жажды жизни и страха перед возможной ответственностью подстёгивало его к почти искренней убеждённости в верности избранного пути. Умеренные душевные искания в сочетании с богатым баритоном, приятной внешностью и сообразительностью привлекли внимание начальства и в своё время помогли отцу Валентину не только остаться в столице, но и сделать некоторую карьеру. Не чрезмерную, но вполне достойную и отвечавшую его личным чаяниям.

А старым Арбатом отец Валентин раздражался по-прежнему и, по возможности, обходил стороной. Сейчас, волей служебной неизбежности оказавшись в толчее нелюбимой улицы, да ещё в полном облачении, священник испытывал изрядное душевное неудобство. Разумом-то отец Валентин понимал, что никого он здесь не интересует… Скажем, вот эти две праздные разукрашенные девчонки в чёрном, уже не столь юные и не слишком привлекательные, которые сейчас откровенно пялятся на импозантного священника… Через мгновение они забудут о его существовании ради созерцания прохожего кришнаита или мечтаний о заблудившемся белобрысом иностранце.

Отец Валентин пытался успокоить себя, ибо пустяки. И всё-таки…

На углу обшарпанной трёхэтажки арбатские живописцы выставили с десяток своих работ. Неряшливые холсты и картоны в неряшливых рамах оберегала пара близнецов, столь же неряшливых. Среднего роста мужчины средних лет, они, судя по фигурам, не интересовались никакими разновидностями фитнесса и даже не пытались имитировать элегантность. Немытые волосы художники собрали в коротковатые хвосты, чуть достававшие до потёртых кожаных жилетов. Свитера и джинсы украшали следы краски, явно нарочитые, имеющие цель дополнить образ этаких московских «монмартрян»… Обыденный набор «шедевров а-ля»: угловатое ню неестественного цвета, парочка натюрмортов с нарушенной перспективой, несколько традиционных куполов неправильной формы на фоне серого неба.

А ещё была икона. В Арбатских подворотнях всегда отыскивалось предостаточно как искуснейших подделок под старину, для снобов, так и аляповатых репродукций в штампованном окладе, для искателей сувениров. Но эта икона не притворялась.

Неубранная прядь упала на щёку, и Валентин машинальным движением руки вернул волосы на место. Новорожденный ветерок, уже предвидящий скорое благоухание вишни, рассмеялся и полетел дальше. Оранжевое тепло солнца и голубизна неба стекали с арбатских крыш по трещинкам в штукатурке. На Покрове Богородицы молодой голубь, развернув плечи, раскланивался с голубкой. Опаздывала электричка в Чертаново, пассажиры нервничали, поглядывали на часы. Трёхлетняя девчушка, рыжая, круглолицая и веснушчатая упустила в Енисей красный резиновый сапожок, заревела, помчалась за помощью к деду. Небольшая компания афалин нежилась в перине ночного океана. Пролетавший над Чукоткой ангел уронил с крыльев северное сияние, чтобы развлечь детишек, скучавших в аэропорту. И ещё, и ещё что-то там, бесчисленно много всего. А с куска плохо загрунтованного холста без рамы на Валентина взирала Божья Матерь… Прямо в глаза. Нет, не в глаза, между… Ореол вокруг лика Богородицы чуть трепетал в весеннем воздухе, Её губы слегка, совсем слегка, дрогнули в неуловимой улыбке. От счастья снизошедшей благодати Валентин замер, не в силах пошевелиться. Взгляд Пресвятой Девы проник сквозь межбровье и наполнил как самого священника, так и весь мир через него, через раба Божьего Валентина. Продолжалось это вечно-есть, не было ни начала, ни конца, ни самого времени…

– Двести пятьдесят енотов, братишка. Слышишь меня, а? – один из близнецов встал перед Валентином, заслонив от него икону. – Так как, покупаешь?

–Да, да, конечно, – Валентин потянулся было во внутренний карману куртки, где носил бумажник. И тут вспомнил – ведь куртка осталась в раздевалке, по апрельскому солнцу вышел как был, в облачении… Ах ты, незадача-то какая…

– А вы можете подержать часок? – голос Валентина прозвучал просительно, неуверенным тенорком… «С такими и тут нельзя слабину», – всплыла и растворилась в бесконечности жизни чья-то разумная, разумная мысль. Неряшливый владелец иконы мгновенно уловил заинтересованность покупателя и не упустил воспользоваться:

– Можем и подержать, только это будет на полсотни дороже. Что же нам задаром лишнее торчать, уходить собирались. И задаток бы хоть какой.

– Да, да, я согласен, – обрадовался Валентин, – денег у меня с собой нет, но вот, возьмите телефон.

Мобильник, по счастью, оказался с собой. Недавний подарок двух богатых прихожанок. Не из самых дорогих моделей, но достаточно нескромный, если судить по молчаливому неодобрению коллег. Хвостатый продавец, хотя заметно удивился, взял телефон сразу, вслух сомнений не выразил. А Валентин, махнув рукой на благообразие, подобрал полы одеяния и припустил назад, к родной церкви, за бумажником. Прогуливающиеся зеваки шарахались и расступались перед ним. Хорошо, отбежав метров на пятнадцать, оглянулся. Коварные близнецы увязывали свой товар, явно вознамерившись сбежать, не дожидаясь покупателя. Валентин порадовался тому, что под облачением оставался в кроссовках и свободных джинсах, бросился к художникам:

– Стойте, стойте! Как вы так! Стойте!

Впрочем, художники, переглянулись и не решились убегать. Тёртые мужики. А какие ещё тут стоят? Запыхавшись от вынужденного спринта, Валентин вернулся быстрее, чем они успели убрать икону. Сорвал с шеи тяжёлый серебряный крест, с руки – часы, тоже не самые дорогие, но и не дешёвые. Всунул все это оторопевшему продавцу:

– Вот, возьмите, возьмите, пожалуйста. Спасибо вам, спаси вас Господь! – Валентин автоматически осенил братьев троекратным крестом, схватил икону, стянул рясу через голову и пошёл прочь с Арбата.

Лишь на Афанасьевском чуть пришёл в себя. Остановился, присел на лавочку. Бережно положил икону напротив, ожидая возобновления волшебства. Увы, картина превратилась в обыкновенный холст и