Мои воспоминания. Под властью трех царей - Елизавета Алексеевна Нарышкина

Nicholas Bethel]

Spies and Other Secrets

Использованы фотографии из личного архива автора

Фото на суперобложке: Andy Caulfield

В первую очередь я хочу поблагодарить свою жену, Брайони. После нашей свадьбы ей пришлось два года терпеть мужа, который собирался разродиться книгой. Вынашивание книги — тяжкое супружеское бремя. Я также благодарен ей за правку корректуры.

Неоценимо участие и моей помощницы Харриет Шаррард. Она направляла меня не только в поиске материалов, но и за компьютером — этой пишущей машиной, которую я осваивал в первые месяцы работы над книгой. Харриет всегда была начеку и обеспечила настолько благоприятные условия для моей деятельности, что ни одна строчка не была по ошибке удалена в «мусорную корзину» и предана забвению.

Джеймс Кумарасами, весьма успешный ученый-русист, несколько месяцев провел во всевозможных библиотеках и архивах, собирая для меня материалы. Искренне благодарю его и желаю ему, ныне заметному представителю большой колонии британцев в новой России, всяческих благ.

Кое-кто из упомянутых в этой книге людей, например, Татьяна Янкелевич, Александр Дольберг, Олег Гордиевский и Марта Личкова, согласились ознакомиться с рукописью. Они помогли выловить ошибки в тексте, и я очень благодарен им за то, что они нашли для меня время.

Возможно, я был слишком суров к сотрудникам министерства иностранных дел. Как явствует из этих гттав, мы работали в разных ключах. Они — профессиональные дипломаты. Я же — человек мирской, и им наверняка претит то, что я пользуюсь мегафоном в своих демаршах, имеющих мало общего с дипломатическими методами. И все же я признаю, что их работа сравнима с движением «роллс-ройса» и что они отличные союзники.

Разногласия между нами касались тактических вопросов. Министр иностранных дел Джефри Хау писал мне 30 июня 1985 года: «Наш опыт свидетельствует о том, что гласность не приносит должной пользы в частных (советских) случаях». Мой опыт доказывает совершенно противоположное.

И в заключение мне бы хотелось поблагодарить многих друзей и «братьев по оружию» во второй «холодной войне» за их деяния, ставшие фактами и положенные в основу этой книги. Надеюсь однажды увидеть их всех на большом общем сборе старых «анти-товарищей».

Самое неприятное в моей жизни письмо я получил от Александра Солженицына, знаменитого российского диссидента и лауреата Нобелевской премии по литературе за 1970 год. Письмо, посланное из Цюриха 28 апреля 1975 года, начиналось следующими словами: «Прошу Вас мне дать объяснение: какое право имели Вы торговать моею рукописью «Раковый корпус», продавать ее от моего имени? Вы не имели на это никогда никаких полномочий ни от кого, и Вы знаете сами, как будет квалифицировано в суде подобное присвоение чужой литературной собственности… Как допустили Вы неряшливый неточный перевод повести, нанеся мне непоправимый ущерб в глазах английского читателя? Если я не получаю от Вас удовлетворительных объяснений немедленно, я придам всей этой истории публичный или судебный ход. А. Солженицын».

Это письмо чуть было не заставило меня навсегда оставить то, к чему я чувствовал постоянную эмоциональную причастность, что стало моим политическим крестовым походом и профессиональным интересом: к борьбе, которую в условиях советского режима вела маленькая горстка людей из СССР и других соцстран, пытавшаяся изменить или отвергнуть коммунистическую систему, управлявшую их жизнью.

Я заинтересовался Россией еще в юности, когда начал изучать русский язык и литературу, и вскоре понял, что в Советском Союзе нелегко отделить литературу от политики. Советский писатель был инструментом государственной политики. Если он помогал системе, то щедро вознаграждался. Власти не скупились на гонорары, а в Москве на улице Герцена был отличный писательский клуб, где можно было великолепно питаться по умеренным ценам. Писатели также могли за небольшие деньги снимать дачи в Переделкино, престижном подмосковном поселке.

Однако любой писатель, критиковавший советскую систему, считался опаснее террориста, а его пишущая машинка — страшнее пулемета. И тогда, в лучшем случае, его произведения не печатали. Его не расстреливали, как это случилось со многими в сталинские времена, но, в худшем случае, он мог быть арестован и отправлен в исправительно-трудовой лагерь или, что было еще страшнее, в психиатрическую лечебницу. Таков был выбор писателя. Он мог лгать и жить припеваючи как верный слуга режима. Он мог избегать спорных вопросов и, если был талантлив, выжить, благодаря своим заслугам. Или же он мог сопротивляться и страдать за свою приверженность правде.

Именно либеральные писатели, а не «диссидентствующие» профсоюзные деятели, ученые или журналисты возглавляли оппозицию советским порядкам в первые годы после смерти Сталина, то есть после марта 1953 года. Итак, мои особые симпатии были отданы им, тем немногим советским писателям, кто избрал путь противостояния и борьбы за свободу, кто желал писать без цензуры. В число тех, кем я восхищался, вошли и такие, кто прямо не выступал против системы, но был готов критиковать отдельные ее стороны, и чьей величайшей надеждой было реформирование общественного устройства, замена того коммунизма, в условиях которого они жили, на коммунизм более мягкий. В ту пору это было пределом и моих мечтаний: более либеральный коммунистический строй, — конечно, не для моей страны, а для Советского Союза и всей коммунистической империи. Что-либо большее тогда казалось просто невозможным.

Я впитывал пропаганду обеих конфликтующих сторон и знал, что абсолютного добра или зла нет нигде. Но в конце концов я пришел к выводу, что какими бы серьезными причинами ни была вызвана революция 1917 года с точки зрения борьбы трудящихся за справедливость, ничто не может оправдать последующих отклонений, порожденных Лениным, Сталиным, Брежневым и Андроповым. Последователи Маркса и Энгельса, как гласит анекдот, покончили с эксплуатацией человека человеком и сделали наоборот. А если говорить серьезно, им удалось сломить дух своей нации, перед этим физически уничтожив миллионы сограждан.

Иногда меня спрашивают, почему я увлекся такой странной и совсем неанглийской темой. Не замешаны ли тут религия или приверженность правым политическим взглядам, или русская бабушка, или подружка-полячка? Мы, британцы, прославились стихами Байрона и своим грекофильством, стихами Киплинга и своим интересом к Индии, нашими поэтами, совершавшими паломничество в Рим. Но у нас не было традиции, связывающей Британию со славянской культурой. По сути дела, знакомство с ней основывалось не более чем на случайных сведениях и догадках, появившихся в силу определенных обстоятельств. Еще в школе я выбрал для изучения русский язык. Не