Комбатант - Александр Бушков

Жестокие нравы, сударь, в нашем городе! Жестокие!

А. Н. Островский

Роман частично основан на реальных событиях, хотя некоторыеимена изменены.

Бестужев впервые ехал в столь фешенебельном вагоне — нополированное красное дерево, бронзовые начищенные до жаркого блеска украшения,сверкающий лак, расшитые занавески на окнах и прочие атрибуты роскошной жизнина него не произвели ни малейшего впечатления. Не до них было — да и находитьсяв этих декорациях ему предстояло всего лишь несколько минут, до полной иокончательной кончины Готлиба Краузе…

Сбросив пиджак и ослабив узел галстука, он распахнул на всюширину окна вычурные занавески. Как и следовало ожидать, прямо напротив егокупе помещался герр Майер, с присущим опытному полицейскому терпением застывшийживой статуей.

Притворившись, будто не замечает неотвязного провожатого,Бестужев щёлкнул крышкой портсигара и расположился на огромном мягком диване впозе человека, которому больше совершенно некуда спешить. Краем глаза он видел,что Майер так и торчит на прежнем месте с совершенно равнодушным лицом.

На австрийских вокзалах, как и повсюду за границей, вколокол не звонили. Сигналом о том, что поезд отправляется, служилигромогласные выкрики кондукторов. Вот и сейчас, когда подошло время, Бестужевуслышал зычное:

— Фертиг! Фертиг!

И сидел в той же небрежной позе, пуская дым. Экспресс Канн —Ницца — Вена — Санкт-Петербург тронулся совершенно незаметно — просто-напростов один прекрасный момент пол под ногами едва уловимо вздрогнул, станционныездания, люди на перроне — всё помаленечку стало уплывать назад.

Без всякой спешки приподнявшись, погасив папиросу в сияющейбронзовой пепельнице, Бестужев подошёл к окну и самым вежливым образомраскланялся с представителем императорско-королевской тайной полиции. ГеррМайер с непроницаемым лицом слегка приподнял котелок и повернулся, явнособираясь уходить, считая свою миссию выполненной.

Бестужев моментально преобразился. Двигаясь со всейвозможной быстротой, он накинул пиджак, бегло проверив, не вывалилось личто-нибудь из карманов, затянул галстук, нахлобучил шляпу и вышёл в коридор,где стены были обиты тиснёной кожей, а на полу постлан алый ковер.

Величественный, монументальный обер-кондуктор оставался напрежнем месте, у выхода в тамбур. Его можно было принять за генералакакого-нибудь полуопереточного южноамериканского государства: белоснежныймундир, погоны из галуна, аксельбант, в сапоги можно смотреться, как в зеркало…

Поезд принадлежал одной из российских железных дорог, аследовательно, и «обер» был подданным Российской империи — потому Бестужев ивыбрал именно этот план… За окном всё так же неспешно проплывали здания и люди.Подойдя вплотную к импозантному усачу, Бестужев кивнул на боковую дверь,противоположную той, через которую вошли пассажиры.

— Отоприте немедленно.

На холёной физиономии отобразилось лёгкое удивление:

— Простите, господин…

Упёршись ему в переносицу тяжёлым взглядом, Бестужевпроизнёс с расстановкой, веско, тем именно тоном, какой в пределах Российскойимперии производил должное впечатление:

— Живо отопри дверь, болван! Охранное отделение! Натоварный, под Владивосток, захотел? Жив-ва, морда!

Вот теперь в глазах «обера» мелькнуло надлежащее почтение, ион с поразительным для столь монументальной комплекции проворством зашарил покарманам в поисках ключа, найдя, кинулся к двери, бормоча:

— Сей секунд-с! Не извольте беспокоиться, мы спонятием…

Замок щёлкнул. Повернув ручку и придерживая дверь рукой,Бестужев бросил наставительно:

— Не было меня здесь, ты понял? Пустое купе!

— Будьте благонадёжны, ваше…

Бестужев был уже на лесенке. Оглянувшись вправо-влево,примерившись, ловко спрыгнул на перрон с противоположной стороны поезда. Чтобыне привлекать внимания публики на перроне, тут же обернулся к вагону и пошёл заним следом, сияя лучезарной улыбкой, махая рукой так, словно провожал кого-топо-настоящему близкого. Уловка подействовала, на него не обратили ни малейшеговнимания.

Слегка ускорил шаг, чтобы поезд его не обогнал — господинМайер мог и остаться на перроне по исконно немецкой служебной ретивости.Остановился, только выйдя из-под высокой стеклянной крыши вокзала.

Мимо проплывали вагоны, украшенные начищенными меднымибуквами МОСВ.[1] Багажный вагон. Холодильный вагон, в которомобычно везли в Россию нежный груз — фиалки из Италии. Бестужев печальнопокривил губы — сейчас там находилось и тело поручика Лемке, точнее,петербургского приват-доцента Людвига Фридриховича Вернера, совершавшегопоездку ради собственного удовольствия и злодейски убитого в Вене неизвестнымизлоумышленниками…

Перейдя пути по звонкой металлической эстакаде, он увереннонаправился к боковому выходу, предъявил контролёру перронный билет ибеспрепятственно покинул вокзал — один из многочисленных провожающих, необременённый ничем, кроме тросточки (той самой, с залитой свинцом рукоятью),прилично одетый молодой человек, ничем не выделявшийся из толпы венцев.Опять-таки с непринуждённостью истого венца направился к остановке конки,высматривая номер пятьдесят седьмой, идущий на Луизенштрассе. Когда сытые,аккуратные немецкие лошадки с коротко подстриженными хвостами остановились,вошёл в вагон и устроился на свободном месте у окна. Прикрыв глаза, облегчённовздохнул: слежки за ним не было, значит, удалось уйти, не привлекая внимания,все, кому это ведать надлежит, полагают, что он по-прежнему находится внабирающем скорость поезде…

Легкомысленного настроения не было — откуда ему взяться, нета ситуация — но он определённо ощущал некую лёгкость как в движениях, так и вмыслях. Он был сейчас чем-то вроде Невидимого Человека из английского романаУэльса, его как бы и вовсе не существовало на свете.

Рижский коммерсант Готлиб Краузе хотя как будто бы иоставался в этом мире — но исключительно в виде паспорта, лежавшего в карманегенерала Аверьянова. В прозаической венской конке ехал, да будет вам известно,коллежский советник Иван Бернгардович Фихте из Санкт-Петербурга, скромный чиновникМинистерства юстиции, путешествовавший для собственного развлечения и засобственный счёт. Российский подданный немецкого происхождения — наиболееудобная личина и в Германии, и в Австро-Венгрии — в таковом немцы видят как бычуточку и своего, не вполне иностранца…

Как опытный жандарм, знающий законы сыска, он понимал, чтопребывает сейчас в совершеннейшей безопасности. Надёжно растворился средимиллиона семисот тысяч жителей дунайской столицы. Никто не объявлял в розыскчеловека с его приметами, никто понятия не имел о паспорте на фамилию Фихте. Нуа шанс столкнуться нос к носу с графом фон Тарловски или кем-то из его людейнастолько ничтожен, что его и не следует принимать в расчёт. Вот уж поистине,Невидимый Человек… О его существовании никто и не подозревает, а потому иискать не станет.