Успей пожить - Денис Ершов

Денис Ершов

Успей пожить

По понедельникам я умираю

…или рассказ о том, как жить может быть очень скучно

Я тут вдруг понял, что в полночь — все иначе. Я чувствую себя, веду себя, думаю и говорю иначе. Никогда не понимал, с чем это связано, но я ощущаю себя гораздо свободнее, когда тьма накрывает город.

Я не могу выносить понедельники. Это тянущее чувство внутри, в воскресенье вечером, накрывает меня с головой. Я знаю, что всего каких-то 10 часов и мне снова нужно будет вставать рано утром, собираться на учебу, добираться до нее и, наконец, сидеть на парах, что-то писать, работать. Я не могу сосредоточиться, даже насладиться выходным днем в полной мере. Вместо этого, я лишь в ужасе и в подавленном настроении коротаю остаток дня. Не нужно даже говорить, как я себя чувствую в итоге весь понедельник. Ужасно. С опускающимися руками. Все внутри меня будто сопротивляется всему живому. Кажется, что этот день никогда не закончится…

Да, я ненавижу понедельники. Как часто я слышал эту фразу.

А дело в понедельниках? Я задаю себе этот вопрос каждый раз, но не получаю ответа. Потому что каждый мой день — это понедельник, иногда чуть лучше, иногда хуже. Мне просто скучно. Скучно жить, словно каждую прожитую минуту я просыпаюсь в понедельник утром, или сижу в режиме ожидания в воскресенье вечером.

Мне скучно.

Мне скучно с людьми, с любимым человеком, мне скучно с собой. Меня ничего не интересует. Те вещи, что могли когда-то заинтересовать меня теперь воспринимаются пустышками. Я не хочу ничего делать. Я хочу лежать. Лежать и смотреть в потолок. Хочу забиться в угол, обнять себя руками и просто сидеть в тишине, в ожидании какого-то чуда, зная при этом, что чудо не произойдет. Я хочу исчезнуть. Хочу вычеркнуть всех людей из своей жизни, чтобы про меня забыли, оставили, не трогали, не тревожили, не писали, не звонили, не знали моего имени, забыли меня, вычеркнули, словно меня никогда не существовало. Не хочу выходить на улицу, так часто там накрывают панические атаки. Не хочу ни с кем общаться, ведь даже одна только мысль о встрече с людьми приводит в ужас, тревожит. Особенно ужасно, если каждый твой день связан с общением с людьми, прямо как у меня. Общением, с мыслями о котором я просыпаюсь каждое утро в ужасе. Я даже ненавижу свое имя. Эрик. Какое-то невзрачное, какое-то пустое, прямо как я сам.

“Еще один ужасный день”.

В тот день я лежал на кровати поздно вечером. На ноутбуке играла какая-то медленная и грустная мелодия, не описывающая даже мизера того пустого чувства, что было у меня внутри. Была полночь. Окна в моей комнате были занавешены, свет от фонаря под окнами, как ни пытался, не мог проникнуть в комнату, а единственным источником света был горящий в темноте холодным свечением экран ноутбука. Я лежал, вытянув ноги, наслаждаясь тишиной, что царила в доме, потому что родители уже спали, но я спать не собирался. У меня было четкое ощущение, что сейчас я чувствую себя в безопасности, что никто и ничто не сможет мне навредить или как-то потревожить, просто потому, что мой мир сейчас погружался в сон, наконец-то оставляя меня одного.

Но я лежал, повернув голову набок, а слезы стекали тонким ручьем по моей щеке, сразу впитываясь в подушку. Что со мной? Сколько еще я должен страдать? Что мне сделать, чтобы приглушить эту боль? Что мне сделать, чтобы вновь почувствовать себя живым? Что мне сделать, чтобы вновь начать дышать? Как унять боль? Как заполнить пустоту? Какой выход?

Убить себя?

Не смогу, я слишком труслив для этого. Но и продолжать так жить я тоже уже не могу. И не хочу.

“Эрик, тебе нужна помощь…” — прозвучало где-то у меня в голове.

Люди редко обращаются за профессиональной помощью. В постсоветском пространстве четко и прочно укоренилась мысль о том, что психиатр — это мозгоправ и это что-то постыдное, что ты псих, что тебя поставят на учет, который просто разрушит твое будущее. Но то, что ты в таком состоянии можешь разрушить свою жизнь или покончить с ней раньше времени — это никого не волнует.

Никто тебе не поможет, кроме себя самого.

Я стоял около ноутбука и держал на свету в руке таблетки, которые нашел у мамы в ящике. У мамы тоже не стабильная нервная система, так что это, семейное?

Я прокрался к родителям в комнату, идя осторожно, освещая путь экраном своего смартфона. Один ящик у мамы в комоде был отведен только под таблетки, и я взял все, что были со странным названием, все те, что не знал. Идя обратно, я окинул взглядом кровать, где они спали. Мама и мой отчим. Как же я его ненавидел раньше. Особенно сильно возненавидел после того, как увидел их секс. Мне было лет 6, тогда мы жили в коммунальной квартире и делили одну комнату на троих. Я проснулся среди ночи от какого-то шепота, от скрипа кровати, от томительных вздохов. В ужасе перевернулся на другой бок, чтобы не видеть этого, хотел убежать, скрыться, забыть.

“Эрик увидел, что мы трахаемся…”

Меня до сих пор трясет от воспоминаний об этом. Мне до сих пор это неприятно. И я до сих пор боюсь, что смогу быть невольным свидетелем этого опять. Поэтому перед тем, как войти в их комнату, я прислушивался. Да и каждый раз, когда просыпаюсь ночью и иду в туалет, проходя мимо двери, ведущей в их комнату, я молюсь, чтобы снова не услышать того томительного маминого вздоха.

Но нет, все прошло без происшествий. И теперь я стоял в своей комнате, разглядывая таблетки и прикидывая, сколько мне может понадобиться для того, чтобы уснуть и больше никогда не проснуться. Соблазн велик. Вот оно — спасение, можно просто выдавить из пластинки пару десятков таблеток, запить их водой и снова лечь. Можно даже плакать и уже не сдерживать слез. Можно даже снова подумать о всем, что беспокоит, что болит, что пожирает изнутри. Ведь какая теперь разница, если через несколько минут все уже закончится. Можно вспомнить всю свою жизнь напоследок, все радостные моменты и грустные, все победы и разочарования, улыбки и слезы — все то, что, может быть,