Ветеран Армагеддона - Сергей Синякин

Классификация покойников, произведенная погребальных дел мастером Безенчуком в знаменитом романе «Двенадцать стульев», впечатляет, но явно не полна. Сомнений нет, когда старушка помирает, она, значит, преставляется. Старушки, они всегда преставляются. Или отдают Богу душу. Все зависит от того, какая старушка. Маленькие старушки обычно преставляются, крупные и габаритные — отдают Богу душу. Высокий и худой мужчина обычно играет в ящик, как это ни прискорбно ему сознавать. Торговый работник или коммерсант, особенно если он из определенного национального меньшинства, приказывает долго жить. Простой человек, токарь, скажем, или фрезеровщик, тот, как правило, перекидывается или протягивает ноги. Самые могучие, из высокого начальства или железнодорожные кондуктора, уже никак не могут протянуть ноги. И отдать Богу душу они тоже не могут. Поэтому и говорят, что они дают дуба. Про них прямо так и говорят: «А наш-то, слышали, дуба дал!»

Есть еще категория маленьких людей, ничем из общества не выделяющихся. Когда помирают они, то считают, они гигнулись. Комплекция у них такая и положение в обществе — дуба им никак нельзя дать и Богу душу отдать невозможно, вот и говорят, гигнулся, мол, загнулся такой-то.

Живут среди нас люди, принадлежащие к воровскому сословию. Если человек достиг в своем нелегком воровском ремесле определенных вершин, о таком человеке говорят, что он откинулся. Мелкие воровские сявки, те обычно двигают кони или откидывают копыта.

Люди военные, из тех, кто не способен дать дуба, обычно уходят в вечный запас или идут в последнюю атаку.

Спортсмены, в зависимости от их классификации, могут откинуть коньки, уйти в аут, лечь на лопатки, пойти в последний заплыв. Все, за исключением баскетболистов, баскетболистам дано обычно сыграть в ящик.

Дефицит жилой площади в стране привел к тому, что о покойнике начали говорить с некоторым уважением — вот-де обзавелся имярек однокомнатной квартирой, ничего ему больше не нужно.

Но что можно сказать о литераторе, который всю свою недолгую жизнь мечтал вступить в Союз писателей, занимался окололитературной деятельностью и, не дождавшись заветного часа, расстался с бренной жизнью? О таких людях нельзя сказать, что они дали дуба, как глупо считать, что такой человек преставился или, к примеру, гигнулся. Нельзя сказать о таком человеке, что он откинул копыта или откинулся. Это будет не совсем корректно, да и сроков они никогда никаких не имели, разве кроме одного, что назначается каждому родившемуся и называется жизнью.

Пожалуй, самым правильным о таком человеке будет сказать, что он закончил-таки печальную повесть своей жизни.

О Владимире Лютикове это можно было сказать с некоторой натяжкой. Повестей Лютиков не писал. Он писал стихи.

Стихи были добротные, такие обычно под силу любому, кто окончил среднюю школу и внимательно ознакомился с основами стихосложения. Если человек не путает ямб с хореем или, скажем, анапест с верлибром, из него рано или поздно выйдет толк. Пусть у него даже нет склонности к метафорам и гиперболам. Не в этом главное. В крайнем случае этот человек займет свое место в руководящем кресле какого-нибудь творческого союза, а на худой конец заступит на трудовую вахту в местном отделении комитета мира.

Лютиков был исключением — он писал хорошие стихи.

Ему просто не повезло.

Издательство, которое печатало местных авторов, в области оказалось одно, а самих авторов, уже вступивших в Союз писателей, было более чем достаточно. Тесниться и пропускать кого-то постороннего к гонорарной кормушке они не собирались, но и Лютикова не отталкивали — печатали помаленьку как члена литературного семинара в областных газетах, и даже дважды подборка его стихотворений печаталась во всесоюзном альманахе «Час поэзии» с одобрительными предисловиями областных гениев Николая Карасева и Антона Дара, который в повседневной жизни был Михаилом Шмулевичем.

Лютиков не унывал и надеялся. Он вел протоколы поэтического семинара, писал в газеты рецензии на более удачных собратьев и добросовестно отражал в этих газетах литературную жизнь города.

Каждые три года он подавал заявление на прием в Союз писателей, прикладывая в качестве доказательства своего поэтического дара вырезки своих стихотворений из местных газет и потрепанные уже томики «Часа поэзии». Рекомендации каждый раз ему писали все те же Антон Дар и Николай Карасев, которые с удовольствием выпивали за счет Лютикова в баре отделения Союза писателей и в неподалеку расположенном кафе «Молочное», которое в народе называли «гадюшником» за то, что молока там невозможно было найти днем с огнем, а водку и искать было не надо, в кафе ее наливали даже не спрашивая заказа, люди в это кафе приходили со вполне определенной целью, и любителей молочных коктейлей среди них не наблюдалось. Члены Союза к Лютикову относились доброжелательно, но для вступления в писатели Лютикову каждый раз не хватало нескольких голосов, и он даже догадывался, чьи это голоса.

Но мы отвлеклись.

Лютикова хоронили в пасмурный день. Моросил дождь. Народ торопился в теплое кафе поминать собрата по профессии, поэтому речи, которые произносились у могилы, были торопливыми и бесцветными. Кадило у приглашенного попа постоянно задувало ветром, и поп то и дело задирал рясу, чтобы достать из заднего кармана брюк спички. Ряса напоминала траурное женское платье, поэтому телодвижения попа выглядели не слишком прилично.

Глядя на все это безобразие с высоты, Лютиков негодовал.

По его мнению, в речах не было ничего, кроме официальной скуки, венки были слишком малы, а надписи на них неискренни. Ладно бы могильщики торопились, у них план, у них с захоронений копейка идет, да и родственники усопших их халявной водочкой оделяют. Этих бы Лютиков понял. А вот Антон Дар и Коля Карасев! В душе Лютикова, парящей над могилой, действия старых товарищей понимания не находили. Выпросив у жены Лютикова бутылку водки, они присели за столиком на соседней могиле и уже не обращали внимания на моросящий дождь, траурные лица присутствующих, прочувствованные слова товарищей Лютикова по работе. Покончив с бутылкой, друзья обнялись и попытались вполголоса спеть любимую песню Лютикова «По полю танки грохотали». Но на кладбище эта песня была неуместна!

Дождь полил еще сильнее, народ потянулся к автобусу, могильщики торопливо накрыли гроб с покойником крышкой и шустро застучали молотками.