Путь императора - Александр Мазин

Медленно двигалось многотысячное войско. Черные стяги пехоты, значки наемной конницы, разномастные дружины благородных Владык. И во главе каждой тысячи – трубачи в зеленом и знаменосец, сжимающий ясеневое древко имперского флага, надменного Коронованного Льва. Медленно, как огромный тощий слизняк, сборное войско Императора Йорганкеша перетекло долину и начало втягиваться в зеленое горло ущелья Двух Исполинов. Теснину наполнил гул, созданный тысячами сапог и копыт, топчущих ее каменистое дно…

– Дурак он был, дураком и помрет.– Тысяцкий Гронир выплюнул комок жевательной смолы.– Мой самый тупой десятник и тот послал бы дозоры поверху; у него что, ползунов нет?

– Может, и есть,– отозвался Фаргал.– А может, уже и нет, если они добрались до троп, которые держат мои горцы.

Гронир, могучий воин в алых, как кровь, доспехах, год назад потерявший правую руку, но по-прежнему страшный боец, презрительно фыркнул. Гвардия недолюбливала наемников. Не нужно быть Фаргалом, чтобы поднять против законного хозяина, Императора, больше половины наемных сотен. Но нужно быть Фаргалом, чтобы бросить вызов пятикратно превосходящей численностью армии Владыки Карнагрии. Сто семь тысяч копий – у Йорганкеша. А у Фаргала пятьдесят одна сотня наемников, тысяча союзных соктов, восемнадцать сотен с бору по сосенке и, главное,– пятнадцать тысяч Алых! Гвардия помнит, кто ее спас. И помнит, по чьей милости их едва не перебили проклятые фетсы. Один Алый – это по меньшей мере три Черных пехотинца. Сейчас выходит немного больше, чем три. Так что, может быть, не такой уж сокрушительный перевес у противника. Всего-то вдвое. А ведь есть еще Фаргал. Пришедший из соседнего Эгерина герой Карнагрии, Фаргал, не проигравший ни одной битвы. А сколько сражений отдал Царь царей Йорганкеш… Пальцев не хватит сосчитать.

Императорское войско наполовину всосалось в зеленую трещину.

– Вот бы их сейчас камушками…– мечтательно произнес тысяцкий.

– Гронир! – Фаргал усмехнулся.– Это же мои будущие подданные!

– Ах да. Я запамятовал! Прости… Император!

Алый согнулся в поклоне, но не удержался, захихикал. Столько выпито, пройдено, прожито бок о бок, что они до смерти в одной упряжке. Свои. А Фаргал – не какой-нибудь двуязычный Йорганкеш. Тоже свой, хоть и не Алый и даже не карнит. Не Алый, но… лучше!

– Лишь бы сокты не сплоховали,– пробормотал Гронир.– Все же земля здесь, не палуба…

– Так, тысяцкий,– голос Фаргала стал жестким, как плеть из буйволиной кожи.– Вот это – уже не твоя забота. Двигай к своим, и готовьтесь. Я дам знак.

– Понял. Что еще, Император? – уже без тени иронии.

– Ничего. Все проговорено.

Гронир выпрямился и грохнул латной рукавицей по алой кирасе. Уверенность Фаргала передалась ему и через него перейдет к остальным тысячникам гвардии. И дальше.

Фаргал посмотрел, как неуклюже спускается с утеса алая однорукая фигурка, и подумал, что сам соскользнул бы вниз с легкостью ящерицы. Но он останется здесь, наверху, на каменном пальце, угрожающе воздетом над желтым столом плоскогорья. Отсюда видны и узкое горло теснины и ее оконечность, обрамленная полосой темно-зеленой травы. И отсюда сам Фаргал виден каждому в его немногочисленном войске.

«Помоги мне, сияющая Таймат!» – попросил он и коснулся рукояти меча.

Ему предрекли славу, но много ли стоит предсказание, если победа достанется другому…

Авангард армии Йорганкеша был уже в четверти мили от выхода на плоскогорье. Торопится. Когда ему доложили, что Фаргал увел войско в горы, Император, говорят, загрустил. Но когда ему показали карту… Ущелье Двух Исполинов выходило на десятимильное плоскогорье Красных Цветов, ровное, как пиршественный стол (если не считать нескольких утесов), и закрытое, как запечатанный кувшин, если блокировано ущелье. Хороший ползун может перебраться через его каменные стены, но не конница Алых. Спешил Йорганкеш, спешил к победе, как он полагал. Фаргал мог запросто угадать его мысли. Вот он выйдет из ущелья, развернет свои сто семь тысяч против девятнадцати тысяч мятежника, затрубят трубачи, забьют барабаны – и благороднейший из благородных, Император Йорганкеш задавит бунтовщиков, как носорог давит попавшего в ловушку леопарда. Йорганкешу битва представлялась чем-то вроде фетской игры «Башни и всадники». И если одному из игроков вздумалось отлучиться, чтобы выпить вина, второй не станет воровать с поля фигуры.

Фаргал поднял руку, уповая на то, что зоркие глаза корабелов-соктов разглядят его поднятую десницу за три с половиной мили.

Черный червяк имперской пехоты медленно полз по ущелью. А по обе стороны выхода из теснины, не видимые из зеленой щели, выстроились крохотные квадратики гвардейских тысяч. Как их мало!

Фаргал ощутил жгучее желание лично возглавить войско. И даже пожалел, что поклялся Кен-Гизару и Люгу не обнажать меча в этой битве!

Пора!

Фаргал резко бросил вниз руку с алым флажком. И мысленно перенесся туда, где разворачивалась в боевой порядок тяжелая конница. Он словно услышал отрывистые выкрики сотников, свист десятников, короткое ржание возбужденных лошадей и, наконец, слитный, громоподобный грохот тысяч копыт. Алые пошли!

Эти пыльные дороги,

Эти звонкие мосты.

Справа – синих гор отроги,

Слева – дым чужой беды.

По веселым мягким травам

И по шумным площадям.

Жизнь бродячую, отраву,

И за царство не отдам.

Мы в тени густого бора

Разожжем свой костерок.

Хорошо в ночную пору

Слушать листьев говорок.

Пусть Судьба играет с нами

В колесо добра и зла.

Что из тьмы летит на пламя:

Мотылек или стрела?

Два пестро разрисованных фургона, подпрыгивая и переваливаясь, катили по тракту, соединяющему город-порт Буэгри с Верталном, столицей Эгерина. Желтый шлейф взбитой колесами пыли надолго повисал в неподвижном воздухе. Сезон дождей миновал, и щедрое солнце высушило глинистую почву до каменной крепости. И это куда лучше, чем жидкое болото, в которое превращалась половина путей империи в Мокрый месяц.

Дорога была приличной, и лошади без труда тянули оба фургона навстречу новому дню, но настроение у циркового старшины Тарто было препаршивое. Потому что этой ночью боги прибрали к себе его любимого внука.

Четыре года было мальчишке. Еще вчера смеялся и хлопал в ладоши на вершине «живой пирамиды». А вечером вдруг слег – и не дотянул и до полуночи. Помер. Похоронили близ дороги, у камня с громовой стрелой Ашшура. Пусть верховный бог хранит невинное дитя. Мать пришлось сонным настоем поить: не хотела отдавать тело, не верила, что мертв…