Ставка на проигрыш - Дик Фрэнсис

Письмо из «Тэлли» пришло в тот день, когда погиб Берт Чехов. Самое обычное письмо: предложение из иллюстрированного журнала написать статью о скачках на Золотой кубок. Я перебросил конверт через стол редактору спортивного отдела и продолжал разбор почты, которая всегда накапливалась к моим приходам по пятницам. Люк-Джон пробурчал нечто нечленораздельное и вяло протянул руку к конверту, рассеянно моргая при этом в ответ на какой-то бесконечный монолог по телефону.

— Да, да... сорви с них покровы, — сказал он.

Срывание покровов было генеральной политикой «Санди блейз», да будет благословенно ее черствое сердце. Почему я не пишу для «Санди таймс», часто спрашивала моя теща, вместо того чтобы строчить репортажи для такой драной подстилки, как «Санди блейз»? Да больно я им нужен — вот почему. Понять это она была не в силах и всякий раз, когда на нее «накатывало», принималась оправдываться перед любым встречным и поперечным за мою службу. О том, что в «Блейз» платили на двадцать восемь процентов больше, чем в «Таймс», и что содержание ее дочери влетало мне в копеечку, она почему-то забывала.

Я вскрыл дешевый коричневый конверт — какой-то придурок сообщал, что только безнравственные и беспринципные халтурщики вроде меня могут хорошо отзываться о человеке, за которого мне пришлось вступиться в воскресном репортаже. Письмо было написано на туалетной бумаге, и злоба сочилась из него, словно болотный газ. Дерри прочитал его, стоя у меня за спиной, и рассмеялся.

— Говорил же тебе — расшевелишь осиное гнездо!

— Мне только повод дай влезть в неприятности, — согласился я.

Дерри строчил прилизанные нейтральные статейки в еженедельник, благополучно сплавляя мне материалы, возмущавшие спокойствие граждан. Спина у меня, постоянно твердил он, шире.

Еще восемь корреспондентов выражали примерно такое же мнение. И все, разумеется, анонимно. «Проблем у них, — решил я, сбрасывая письма в корзину для бумаг, — было куда больше, чем у меня».

— Как жена? — осведомился Дерри.

— Спасибо, прекрасно.

Не глядя в мою сторону, он кивнул. Ему никак не удавалось преодолеть некоторое смущение в разговорах об Элизабет. И не ему одному.

Разговор Люка-Джона вышел на финишную прямую:

— Непременно, обязательно... Позвоню... Самое позднее в шесть. — Он повесил трубку и с профессиональной скоростью пробежал глазами письмо из «Тэлли». — «Глубокое исследование»... До чего обожают эту фразу шикарные журналисты! Хочешь заняться?

— Если заплатят прилично.

— Я думал, ты все еще бьешься над биографией Бастера Фигга.

— Застрял на шестой главе; Мой герой ускользнул на Багамские острова и не оставил материалов.

— И сколь глубоко ты успел погрузиться в его ужасную и ничтожную жизнь?

— Дошел до конца ученичества и первой победы в классических скачках.

— Это купят?

— Не знаю, — вздохнул я. — Его интересуют только деньги. Все, что он помнит о скачках, — это стартовые ставки. Они доходили до тысяч. Просил написать о самых крупных его выигрышах. Считает, что теперь, когда он удалился от дел, лицензию отобрать не имеют права...

Люк-Джон сопел, потирая веснушчатой рукой резко выступавший на шее кадык, и, опустив тяжелые веки, изучал письмо из «Тэлли». В моем контракте с «Блейз» были свои ограничения: сочинять книги — пожалуйста, сколько угодно, но для того чтобы написать статью для другого журнала или газеты, требовалась санкция Люка-Джона, добиться которой было нелегко.

Дерри столкнул меня со стула и уселся на него сам. Бывая в конторе только по пятницам, постоянного места я не имел и при каждом удобном случае пользовался столом моего более юного коллеги. В верхних трех ящиках у него хранилась настоящая библиотечка из скачечных программ, а также полбутылки виски, в нижнем — сотни две бумажных пурпурных сердечек и каталог порнографических фильмов — свидетельство того, каким лихим парнем хотел казаться Дерри, а совсем не тем законопослушным, умеренным и несколько отрешенным молодым человеком, каковым он был на самом деле.

Облокотившись на край стола, я вслушивался в стрекот пишущих машинок и телефонный перезвон — неделя катилась к субботе. По вторникам учреждение замирало, в субботу здесь, казалось, гудит целый рой растревоженных ДДТ мух. По пятницам я сидел в «Блейз», по субботам ходил на скачки. Воскресенье и понедельник — официальные выходные. Со вторника по четверг я измышлял какую-нибудь возбуждающую умы тему и писал. По пятницам относил материал Люку-Джону, а потом редактору — читать и править.

Результат — тысяча слов в неделю, груды бранных писем и чек, не покрывающий и части моих расходов.

Люк-Джон поднял голову:

— А кто у нас идет на скачки, ты или Дерри?

— Я! — выпалил Дерри в ту же секунду.

— Ты как. Тай, не против? — вопросительно взглянул на меня Люк-Джон.

— Нет, конечно. Это сложный гандикап, как раз по его части.

Люк-Джон поджал и без того тонкие губы и (неожиданная щедрость!) вымолвил:

— В «Тэлли» хотят всю подноготную, намеками тут не отделаться. Что ж, почему бы тебе и не поработать на них, коли есть желание?

В нижнем углу листа он накарябал жирное «о'кей» и подписался.

— Только уж будь другом — если раскопаешь какую тухлятину, попридержи для нас, — добавил он.

«Вот она, цена твоему проклятому благородству», — желчно подумал я. Душа Люка-Джона всецело принадлежала «Блейз», и пробным камнем всех решений было: может ли данное дело прямым или косвенным образом сослужить службу газете? Время от времени одного из служащих спортивного отдела безжалостно приносили в жертву на этот алтарь. Отсроченные отпуска, несостоявшиеся свидания, упущенные возможности — ничто не останавливало его ни на миг.

— Само собой, — коротко ответил я. — И спасибо.

— Как жена? — спросил он.

— Спасибо, прекрасно.

Он исправно задавал мне этот вопрос каждую пятницу. Почему бы и не проявить внимание и чуткость, тем более что «Блейз» это ничего не стоило? А может, это и впрямь его интересовало? Интересовало лишь в той степени, что, если она чувствовала себя не «прекрасно», могла пострадать работа.

Я завладел телефоном Дерри и набрал номер.

— Журнал «Тэлли». Чем могу служить? — Девичий голос, ровный, утомленный, с западнокентским акцентом.

— Я хотел бы поговорить с Арнольдом Шенкертоном.

— Простите, кто его спрашивает?

— Джеймс Тайрон.

— Минуту... — Щелканье, пауза. — Соединяю.

Столь же ровный, интеллигентный голос провозгласил себя Арнольдом Шенкертоном из отдела очерков. Я поблагодарил за письмо и сказал, что готов принять предложение. В меру приветливым тоном он проронил, что это очень мило с моей стороны, а я в свою очередь добавил: