Иные песни - Яцек Дукай

В течение собственной жизни я выработал особенную впечатлительность к Форме, и я вправду боюсь того, что у меня пять пальцев на руке. Почему пять? Почему не 328584598208854? А почему не все количества одновременно? И почему, вообще, палец? Для меня нет ничего более фантастического, как то, что здесь и сейчас я есть именно такой, какой я есть — определенный, конкретный, аккурат такой, а не иной. И я боюсь ее, Формы, словно дикого зверя! Разделяют ли другие мое беспокойство? Насколько? Они не ощущают Форму как я, ее автономности, ее случайности, ее творящей фурии, ее капризов, коварства, накопления и распада, ее безостановочности и безграничности, неустанной ее способности сплетаться и расплетаться.

Витольд Гомбрович

Один есть род людской, и божеский один

Одна и та же Мать вдохнула жизнь в нас.

И только разница в могуществе

Во всем нас разделяет.

Пиндар

Jacek DUKAJ

«Inne Pieśni»

Wydawnictwo Literackie — 2003

Туман кружил водоворотом вокруг дрожек, по мягким формам серо-белой взвеси пан Бербелек пытался прочитать собственное предназначение. Мгла, вода, дым, листья на ветру, сыпучий песок и людская толпа — в них видно лучше всего.

Голова тяжко стремилась к кожаной обивке. Втянув сырой воздух глубоко в легкие, он поставил защиту перед морфой ночи — маленький человечек в дорогой шубе, со слишком гладким лицом и слишком крупными глазами. Затем он взял с сиденья газету, оставленную предыдущим пассажиром. В мутном свете пирокийных фонарей, мимо которых они проезжали он с трудом считывал хердонский шрифт: буквы словно руны, словно отрепья каких-то больших знаков, справа толстые и жирные, но блекнущие слева. Твердая бумага мялась и ломалась в покрытых перчатками ладонях. ЛУННАЯ ВЕДЬМА ВЛЮБИЛАСЬ. КТО ЖЕ ЕЕ ИЗБРАННИК? Рядом другая полоса — гравюра с морским чудищем и заголовок: ПЕРВЫЙ НИМРОД АФРИКАНСКОЙ КОМПАНИИ ПОГИБ В МОРЕ. Политический комментарий рытера Дреуга-из-Коле: Неужто и вправду так трудно было предугадать союз Иоанна Чернобородого с кратистосом Семипалым? Риму, Готланду, Франконии и Неургии теперь придется встать на колени под кошмаром Чернокнижника. Поблагодарим наших дипломатов за их великолепную работу! Текст буквально истекал сарказмом. В лужах на черной мостовой отражалась Луна в третьей квадре, ее безоблачное небо открывало розовые моря — воистину, кратиста Иллеа должна была находиться в хорошем настроении (может и вправду влюбилась?) или же сознательно столь сильно распростирала свою корону. Антос пана Бербелека редко простирался далее, чем на расстояние вытянутой руки, и действительно — лишь во мгле, в дыму можно было угадать что-либо по его форме, может быть, именно будущее, предсказание кисмета, как того желает популярное суеверие. Но разве сегодня вечером пан Бербелек не испытал стойкость воли министра Бруге, равно как и Шулимы? Потому-то он задумчиво и всматривался в кружащий туман.

Цокк, цокк, цокк — возница не подгонял коня, ночь была тихая и теплая, сам момент навязывал спокойствие и размышления. Пан Бербелек вспоминал жар винного дыхания Шулимы и запах ее эгипетских духов. Нынешней весной кончилось царствование аскетичной моды из Хердона (небольшая победа над кратистосом Анаксегиросом, по крайней мере, на этом поле), и в салоны вернулись традиционные европейские гиматии, лондонские кафтаны, сорочки без пуговиц, открывающие торс, а для женщин — кафторские платья, софории и митани, арабские шальвары, поднимающие бюст корсеты, крикливая бижутерия сосков. Предплечья Шулимы охватывали длинные, спиральные бронзовые браслеты в форме змей, и когда эстле Амитасе подала Бербелеку руку для поцелуя (прикосновение ее кожи буквально обжигало его), он заглянул пресмыкающему прямо в изумрудные глазища. Эстле. — Эстлос. — Она уже улыбалась, хороший знак, с первого же взгляда ему удалось навязать форму доброжелательности и доверительности. После того она нашептывала ему из-за голубого веера ироничные комментарии относительно проходящих мимо гостей. И еще — относительно своего дяди. Эстлос А.Р. Бруге, министр торговли Княжества Неургии, в последнее время впутался в сложный роман с готской кавалеристкой, сотницей Хоррора, которая, явно, была сильным демиургом — всякий раз после встречи с ней Бруге возвращался чуточку красивее на вид, но и глупее, как смеялась Шулима. Так может и вправду министра уже обработади заранее? Потому что с предложениями Бербелека он согласился, практически не сопротивляясь, махнул рукой, состроил гримасу, ему не хотелось над этим даже задуматься — и таким вот образом Купеческий Дом Ньюте, Икита те Бербелек получил фактическую монополию на импорт мехов из Северного Хердона. Пан Бербелек праздновал. Между одним тостом и другим, совершенно не задумываясь, он пригласил Шулиму в свою летнюю резиденцию в Иберии. Та приподняла бровь, щелкнула веером, змея блеснула зеленым глазом. — Охотно. — Но теперь, в сырой тишине, считая в лужах жаркие Луны и удары копыт о городскую мостовую, пан Бербелек размышляет следующим образом: А вдруг все было с точностью до наоборот, вдруг это ее антос коварно проел меня, и как раз ее недоступность вытянула из моих уст это приглашение? Не пыталась ли она, рассказывая историю сотницы-демиурга, дать мне что-то понять…?

Туман поредел, он видел костистые силуэты домов, склоняющихся над открытым капотом дрожек. Классическая воденбургская архитектура никогда особо не прельщала Бербелека — все эти массивные каменные домины, стиснутые в кривые ряды, улицы словно каньоны каменного лабиринта, крыши с настороженными горгульями и рыгачами, окна будто бойницы, порталы, похожие на ворота кладбищенских склепов, темные дворы, скрытые за тенью ворот, вечно мокрая брусчатка, по которой стекают вниз, к порту и морю, ручьи городской грязи… Центр и большинство жилых кварталов столицы были возведены во времена кратистоса Григория Мрачного, когда он устроил себе резиденцию в княжеском дворце. Керос Воденбурга гнулся тогда и таял словно воск в огне короны кратистоса, сам же дворец после ухода Григория застыл в форме пугающих садов из камня и стали. Бербелек был приглашен туда сразу же после переезда в Воденбург, и по контрасту его собственный дом после того ему казался очень даже солнечным и веселым. Но люди меняются быстрее неоживленной материи. За три поколения после Черного Григория воденбуржцы научились смеяться и веселиться, за эти шесть лет он услыхал от них даже пару шуток. Какое счастье, что Шулима родом не отсюда. Бербелек открыл «Закатного Всадника» на предпоследней странице. Сегодняшняя карикатура — он напряг глаза — представляла канцлера Лёке на четвереньках, с блаженным выражением на лице вылизывающего ночной горшок Чернокнижника. Что же, Рим тоже не сразу строился, чувство юмора тоже не рождается из камня.

Они проехали через святынную площадь. На ступенях Дома Иштар Бербелек заметил несколько блядей из новеньких, белые ляжки поблескивали в газовом свете. Дрожки свернули, ускоряясь на круто опадающей улице, цокк-цокк-цокк. Бербелек сунул руку во внутренний карман кафтана, вынул никотиану и спички. Таак… Затянувшись дымом, он откинул голову на кожаную спинку и засмотрелся на небо. Вопреки пополуденному дождю, оно было безоблачным, звезды шкодливо подмигивали, Луна — та вообще могла ослепить. Лишь спереди, над портом, где на железных цепях висели воздушные свиньи, их толстые силуэты перекрывали звездную россыпь. Никотиана вспыхнула алым, пан Бербелек выдохнул, яркие искры полетели в ночь. Предположим, Кристофф удержит оборот на прошлогоднем уровне. Но после принятия правительственных заказов… Сто двадцать, сто сорок тысяч грошей чистой прибыли. А пятнадцать процентов с этого… Скажем: двадцать тысяч. Тогда я наконец-то выплатил долги отца и закрыл ренты для Орланды, Марии и детей. Следовало бы еще выкупить услуги какого-нибудь хорошего текнитеса тела. Признайся-ка, Иероним Бербелек-из-Острога: ты ведь стареешь, как и любой другой.