Цивилизации. Образы людей и богов в искусстве от Древнего мира до наших дней - Мэри Бирд

Другая проблема выходит на поверхность, когда мы начинаем отодвигать границу, разделяющую человеческие существа и их внешне «живые» изображения, выполненные в бронзе и мраморе. В воображении греко-римлян эта граница между артефактом и плотью была опасно размыта, что имело определенные последствия для статуй обнаженных женщин, которые в результате еще одного культурного переворота появились в классической скульптуре в IV в. до н. э.

Греческие и римские авторы постоянно обращались к идее о том, что искусство должно создавать иллюзию реальности. Высшее художественное достижение они видели в том, чтобы изображение невозможно было отличить от изображаемого. В связи с этим получила известность история соперничества двух художников, живших в конце V в. до н. э., Зевксиса и Паррасия. Чтобы выяснить, кто из них лучший, они устроили состязание. Зевксис нарисовал кисть винограда, да так реалистично, что птицы слетелись клевать ягоды. Это был триумф «похожести», обещавший художнику победу. Однако Паррасий нарисовал занавес, который Зевксис, разгоряченный своим успехом, потребовал отдернуть, чтобы открылось спрятанное за ним изображение. Согласно Плинию, который рассказал об этом случае в своем сочинении, Зевксис быстро осознал ошибку и уступил победу сопернику: «Я обманул только птиц, а Паррасий сумел обмануть меня».

38. Римская копия Афродиты Книдской. Ткань, которую она держит в левой руке, выполняет двойную функцию. Во-первых, она «извиняет» наготу богини (позволяя предположить, что ее застали сразу после принятия ванны), во-вторых, служит опорой изваянию.

Никаких следов этих произведений, если они и существовали в действительности, не сохранилось. Зато мы много знаем о мраморной статуе, с которой приключилась похожая — но куда более возмутительная — история. Эта скульптура работы Праксителя, созданная около 330 г. до н. э., сегодня носит название «Афродита Книдская», поскольку стояла она в Книде, греческом городе на западном побережье Малой Азии (современной Турции). Эта статуя славилась по всему античному миру, поскольку стала первым скульптурным изображением обнаженного женского тела (хотя в данном случае это было тело богини в человеческом обличье), тогда как столетиями женщины представали в скульптуре одетыми. Оригинал работы Праксителя давно утрачен; предполагают, что статуя, перевезенная в Константинополь, в V в. погибла при пожаре. Но она была настолько знаменита, что с нее сделали сотни копий и реплик, полноразмерных и в миниатюре, и даже изображали ее на монетах. Многие из копий дошли до наших дней.

Сегодня, когда изображения обнаженного женского тела встречаются всюду, трудно представить, насколько дерзко и рискованно эта статуя выглядела в глазах первых зрителей, не привыкших к публичной демонстрации женской плоти (в некоторых частях греческого мира женщины, по крайней мере представительницы привилегированного класса, закрывали лица). Даже само словосочетание «первое изображение обнаженного женского тела» преуменьшает впечатление, поскольку позволяет предположить, что появлению этого изображения предшествовало некое художественное или стилистическое развитие. На самом деле, что бы ни подтолкнуло Праксителя к этому эксперименту (еще один «культурный переворот», причины которого не вполне ясны), он разрушил общепринятые представления об искусстве и гендере примерно так же, как это сделали Марсель Дюшан или Трейси Эмин, когда первый превратил в арт-объект писсуар, а вторая — палатку под названием «Все, с кем я спала». Пожалуй, нет ничего удивительного в том, что заказчик произведения — греческий город Кос, расположенный на острове близ малоазиатского побережья, — отказался от обнаженной «Афродиты» и выбрал вместо нее более безопасный, «одетый» вариант статуи.

Но дело не только в наготе. От всего, что ей предшествовало, Афродиту отличает явный эротизм. Чтобы понять это, достаточно взглянуть на ее руки. Пытаются ли они стыдливо прикрыть наготу? Указывают ли на то, на что зритель особенно жаждет взглянуть? Или же они просто дразнят? Каким бы ни был ответ, именно Пракситель создал те провокационные отношения между женской статуей и предполагаемым зрителем-мужчиной, которые больше уже не исчезали из европейского искусства и о которых знали еще некоторые древнегреческие зрители. Именно это сделало статую Афродиты героиней истории, в которой мужчина обошелся с мраморной богиней так, будто она была из плоти и крови. В наиболее полном виде эта история содержится в любопытном эссе, написанном около 300 г.

Автор рассказывает, скорее всего, о выдуманном споре трех мужчин — девственника, гетеросексуала и гомосексуала, которые в долгой и щекотливой дискуссии обсуждают, какой вид секса лучший, если таковой вообще существует. В ходе спора они прибывают в Кнод и направляются к главной городской достопримечательности — знаменитой статуе Афродиты, стоящей в храме. Гетеросексуал с ухмылкой поглядывает на ее лицо и грудь, мужчина, предпочитающий любовь мальчиков, сверлит взглядом ее зад, и тут оба они замечают небольшое пятно на мраморе с внутренней стороны бедра статуи, ближе к ягодицам.

39. Афродита явно указывает себе на грудь; по античным представлениям, браслет на ее плече также мощный эротический сигнал.

Как ценитель искусства, девственник начинает восхвалять Праксителя за то, что тот сумел таким образом скрыть изъян мрамора, но жрица храма прерывает его, поясняя, что у пятна куда более низменное происхождение. Она рассказывает, что в статую страстно влюбился молодой человек и ему удалось остаться с ней в храме на всю ночь; это маленькое пятно — след его похоти. И гетеросексуал, и гомосексуал радуются тому, что история подтверждает правоту каждого из них (один заметил, что даже каменная женщина может вызвать желание, а другой утверждал, что расположение пятна указывает на то, что ее взяли сзади, как мальчика). Но хранительница завершает свой рассказ трагической развязкой: молодой человек сошел с ума и сбросился со скалы.

В этой истории заключено несколько неприятных уроков. Она служит напоминанием о том, насколько неоднозначными могут быть последствия культурного переворота, как соблазнительно стереть границу между мрамором, подобным живому, и живой плотью и как опасно и безрассудно эту границу перейти. Кроме того, эта история показывает, как статуя женщины может свести мужчину с ума, но в то же время как искусство может послужить оправданием того, что было — давайте признаем это — изнасилованием. Не забывайте, что Афродита своего согласия не давала.

Греческий культурный переворот с характерным для него стилем изображения человеческого тела имел для нас и другие, более значимые — а иногда более мрачные — последствия. Мы можем не замечать этого, но наследие античного мира по-прежнему сильно — его влияние не осталось в далеком прошлом. То, что мы называем «классическое искусство», получило долгую историю, которая не окончена по сей день. Со времен европейского Возрождения, начиная с XIV в., оно постоянно пересматривалось, переосмыслялось и приобретало все большее значение. Воспринимаемое не просто как эталон, к которому следует стремиться (или, для радикальных художников, ниспровергать), классическое искусство превратилось почти что в барометр самой цивилизации — во всяком случае одной из ее версий.