Предательница. Как я посадила брата за решетку, чтобы спасти семью - Астрид Холледер

На чердаке имелся шкаф со встроенным душем, где мы и мылись. Там было холодно и тесно, но я все равно чувствовала себя как в раю. Ни страха, ни крика, ни рукоприкладства.

Я наслаждалась этой жизнью. Но продолжалась она недолго.

Отец стал уговаривать маму вернуться — при помощи соседей. Они ему очень сочувствовали — он выглядел таким несчастным и всеми забытым, рассказывая им, что жить не может без жены. Ради ее возвращения он был готов на все.

Соседи передали это маме. В порыве ответственности за свои супружеские обязательства она согласилась поговорить с отцом. Он заверил ее, что изменится, что с пьянством, скандалами и побоями будет покончено навсегда. Мама слишком легко поверила всему этому. Вдобавок нам нужно было освобождать дом на Линденграхт: тетушка Вим довела дядюшку Геррита до ручки, и он решил вернуться в собственный дом.

Мама вернулась к отцу, и я была вынуждена снова жить там. Я ненавидела ее за это. Тогда я совершенно не входила в ее положение: у нее почти не было денег, и ей с детьми на руках негде было жить. Поняла я это позже, сама став матерью-одиночкой.

Но не в тринадцать лет.

Не успела мама переступить порог дома, как вновь начался ужас. После своего «бунта» я стала главной мишенью отца, и мне приходилось все тяжелее и тяжелее. Я старалась как можно реже появляться дома, но если я не ночевала, он отыгрывался на маме. Я была вынуждена ночевать там, чтобы не допускать этого. Вим ушел из дому уже несколько лет назад, Соня не вернулась вместе с нами и жила отдельно на улице Ван Халлстраат, а Герард проводил большую часть времени у своей подружки Дебби. Я не могла оставлять маму наедине с Лысым Психом из страха, что однажды он забьет ее насмерть.

Как и прежде, он часто терроризировал нас ночами напролет. С бранью и криками он то и дело врывался в мою комнату. Я почти не спала, и при этом должна была успевать в учебе и показывать результаты в баскетболе. Я играла в Национальной Лиге (на самом деле я сидела на скамейке запасных, но для четырнадцати лет это очень неплохо). Отец угрожал разрушить все, чего я достигла своим трудом, и только потому, что мама поверила его обещаниям измениться.

Я была настолько измотана, что не ощущала уже никакого страха, только ненависть. Я искала выход из ситуации и нашла его в виде большого острого кухонного ножа, который спрятала под своей кроватью. Я намеревалась убить отца.

— Это будет просто самозащита, — сказала моя подруга Илзе, с которой я поделилась планом воткнуть нож отцу в живот. Илзе очень хорошо знала, как терроризирует нас отец.

— Ты уверена? — спросила я.

— Конечно. Ты просто обязана это сделать, — кивнула она.

Илзе поддержала мой план, но сказала, что лучше ударить ножом прямо в сердце. Сказать это было легко, но на деле все куда сложнее. Попасть в живот проще, учитывая его размеры. Вопрос был только в том, насколько смертельным окажется такой удар. Я понимала, что нож в сердце — эффективнее, но это требовало большой точности. А если я промахнусь? Надо ведь сделать это совершенно неожиданно. А что, если отец отнимет у меня нож? Он ведь может убить меня.

Я провела много ночей, обдумывая, как сделать это лучше всего. Я даже мысленно тренировалась. Тем не менее мне никак не удавалось подгадать со временем. То он был недостаточно пьян, то стоял слишком далеко, то двигался слишком быстро. У меня никак не получалось с убийством. И не потому, что я этого не хотела, а потому, что судьба распорядилась иначе.

С 1978 года, когда мне было тринадцать лет, и вплоть до моего пятнадцатилетия рабочее место отца находилось в деревне Лаге Вююрсе. С ним стало невозможно работать. Он постоянно выпивал в рабочее время и в нетрезвом виде конфликтовал со всеми подряд, поскольку мания величия заставляла его считать себя главным человеком в компании.

Промучившись с ним много лет, начальство решило, что хватит. Отцу пришлось уйти из отдела маркетинга и рекламы. Мама, брат и я гадали, насколько хуже нам станет при безработном отце. Мама не смогла бы оплачивать наши расходы. При всех наших проблемах нам только этого еще не хватало.

Компания «Хайнекен» нашла удачный выход из положения для человека, которого легко можно было бы уволить за многократные нарушения трудовой дисциплины. Его перевели в малолюдное место, где его выходки создавали бы минимум проблем. Он получил другую работу с сохранением оклада в прекрасной лесистой местности.

Само собой разумеется, что Лысый был глубоко обижен. В его понимании он был предан компании так сильно, как это только возможно, и заслуживал почета, уважения и повышения в должности. Поэтому перевод стал для него тяжелым ударом.

А в действительности он был сильно пьющим, склочным и агрессивным подчиненным, которому сильно повезло, что его не уволили задолго до этого. Мы прекрасно понимали, что отец должен благодарить судьбу за то, что при всех своих художествах до сих пор работает на «Хайнекен».

Смена работы отца нисколько не интересовала Вима, и он не обратил на это ни малейшего внимания. Ему было наплевать и на нас, оставшихся, и на наши беды, которые когда-то были и его бедами тоже. Он никогда не говорил о Лысом и появлялся, только если хотел, чтобы ему что-то постирали или погладили. Вим забыл о нашем существовании сразу же, как только вышел из родительского дома.

На новой работе отец моментально стал демонстрировать свою манию величия и претензии на главенствующее положение. Он приехал туда с парой гусей, которые быстро расплодились в огромное беспокойное стадо. Их шум и вонь надоели местным жителям, и начальство приказало отцу избавиться от гусей. Отец понял это по-своему.

В приступе ярости он свернул всем гусям шеи, после чего выложил несколько тушек на порог дома своего непосредственного начальника. Этой выходкой он нажил себе очередную проблему. До отца дошло, что дело серьезное, и он решил обвинить в случившемся меня.

Каждый день, вернувшись домой, я подвергалась допросу. Сидя напротив отца, я должна была отвечать, зачем положила гусей на порог дома его начальника. В ответ на мои слова о том, что я этого не делала, он обвинял меня во лжи — ведь он своими глазами видел меня там, с дохлыми гусями и в длинном черном пальто — его пальто, между прочим! Сам бы он никогда ничего подобного не сделал, а теперь вину возложили на него. Может, конечно, я и получаю всякие там «высшие образования», но на самом деле я тупая соплячка и не заставлю его расплачиваться за свои делишки. Отец изо всех сил старался промыть мне мозги, снова и снова повторяя эту историю. Он пристегнул к ней и маму, которая якобы сказала ему, что она тоже это видела.

Он врал настолько убежденно, что к концу этих «сеансов» я уже была готова поверить ему.

* * *

Однажды, когда мне было пятнадцать, возвращаясь домой из спортивного лагеря, я увидела, что входная дверь дома заколочена досками. Я остановилась, уставившись на нее, и в этот момент меня окликнула тетушка Вим. Со словами «Иди сюда скорее, пока твой отец не увидел!» она затащила меня к себе в дом.