Апокалипсис 1920 - Вика Вокс

и наших слабостей. Но теперь, после революции, когда наконец-то все могут быть по-настоящему равны, кажется назревает новый перелом и новая победа над старым порядком вещей.

Памятуя об Иштване и Коппане, я верю в то, что вскоре придёт кто-то, способный окончательно уничтожить былые предрассудки и сделать людей равными и едиными, приблизив нас всех к миру воли.

Печать первая — Йозеф — Матфей

— И я тоже в это верю. Но вы же здесь появились не для того, чтобы пофилософствовать, не так ли, господа чекисты? — сказал грубый мужской голос, когда Феликс закончил свой рассказ.

Мы оба повернулись к его источнику и увидели козла с начертанным на голове красным крестом. Он сверлил нас своими раскрасневшимися глазами, из которых непрерывно лились слёзы. Его просторные монашеские одеяния не оставляли сомнений, перед нами был сектант. Вот только тот ли это был человек, которого мы искали?

— Ты Матфей? — спросил у него я, без излишних прелюдий.

— Допустим, что да. Что дальше? — он был спокоен и даже несколько расслаблен несмотря на постоянное слёзотечение из глаз.

— Дальше мы тебя арестуем. За убийство.

— Я никого не убивал.

— Вот в этом мы и разберёмся. Но сначала ты пойдёшь с нами.

— С какой стати?

— С той, что мы из Особого отдела ВЧК.

— У вас здесь нет власти. Вы же в курсе, что мы сейчас в Венгрии? В городе Вышеград, если быть точным. Подземелья под Башней Соломона.

— В Венгрии с каких-то пор убийство стало законным?

— Нет. Но с тех пор, как пала Венгерская Советская Республика, ЧК стало незаконным. Ваша зараза здесь была уничтожена и теперь гонима.

— Слушай, Феликс, — я слегка наклонился к товарищу и тихо произнёс, — Прострели-ка ему колено для острастки. Так, за глумление над венгерской трагедией.

Глаз напарника вспыхнул, но стрелять он не стал:

— Не могу. — сказал он.

— Почему? — спросил я.

— Он увернётся.

— От твоего выстрела? Ты же можешь рассчитывать траекторию…

— В том то и дело. Я просчитал все возможные варианты попаданий. И в каждом он автоматически уклониться от всех моих выстрелов. Даже от серии из всего магазина. Его тело… Я почему-то уверен, что его инстинкты позволяют предсказывать угрозу также, как мои помогают мне эту угрозу осуществлять. Это что-то вроде чрезмерно сильного вестибулярного аппарата.

Я вновь посмотрел на Матфея. Он не выглядел так, будто бы мог представлять для нас хоть какую-то опасность. Но если Феликс считал, что его невозможно ранить пулей, я был склонен ему верить. В анализе он всегда был лучше меня.

— И так, — сказал я, — Я не собираюсь вступать с тобой в спор по разграничению обязанностей всяких международных служб. Мы сейчас здесь, и мы тебя арестуем, несмотря ни на что. А потом ты выложишь нам всё что знаешь об убийстве Шарикова.

— Ну, вы можете попытаться меня арестовать. Но не думайте, что я не буду сопротивляться. Я это место не просто так охраняю.

Он достал откуда-то из-под своей мантии шашку. Это, очевидно, был вызов лично мне, и я не мог его не принять. Мой меч также легко выскочил из ножен и крутанув восьмёрку для разминки, я приготовился к тому, чтобы пообрубать этому наглому сектанту всё, чем он там собрался сопротивляться. Конечно, я понимал, что раз он может уворачиваться от пуль, значит и от шашки моей увернётся. Но мой план состоял в том, чтобы он как можно быстрее "перегорел", используя свою способность слишком долго.

— На войне, знаешь ли, я достаточно махал этой штукой. — сказал я, — И я достаточно хорошо фехтую, чтобы порезать тебя, какой бы силой ты там ни обладал! Лучше сдавайся без боя и тогда сможешь на следующий день проснуться со всеми своими конечностями.

— Лучше бы ты на войне и полёг, краснопузый, вместо того чтобы тут кичиться. За царя-батюшку. Хоть бы жил без позора. — он, в отместку, также стал пытаться вывести меня на эмоции, чтобы я оступился и совершил ошибку.

Но мы оба были непреклонны и потому всё ещё стояли друг на против друга, не сделав и шага.

— Ну, твой царь-батюшка с позором умер. А я всего лишь живу с этим позором. К тому же, что же ты по нему страдаешь? Он нас, проклятых, ненавидел. Да и весь народ в целом.

— А как нас можно любить? После того, как мы допустили, чтобы с царской семьёй сделали такое?

— Нет ничего более бескорыстного, чем любовь раба к своему хозяину.

— От раба и слышу. Морда жидовская!

— Польская, вообще-то.

— Один чёрт, предатели всего святого.

— Не самая плохая роль, знаешь ли. Всяко лучше, чем целовать господские пятки.

— Вы драться не собираетесь, как я понимаю. — сказал язвительно Феликс, наблюдающий за тем, как наша словесная перепалка перетекает в фарс, — Вы похожи на двух собак, которые остервенело, лают друг на друга из-за забора, но никогда не нападут. И это уже даже не смешно.

— Да ладно тебе, любая хорошая драка должна начинаться с крепких слов. — сказал я.

— Да, тем более мы вроде как идеологические враги. Тут уж сам бог велел задеть друг друга. — подтвердил мои слова мой противник.

— Это глупо. — лис развёл руками, — Мы с вами все здесь взрослые люди и все всё прекрасно понимаем. И если уж взрослые люди задумали поубивать друг друга, то пусть убивают без храбрящих кричалок и не тратят время. Мы же не былинные герои и не персонажи какой-нибудь дрянной книги.

— Умеешь ты портить веселье, Феликс.

— Делу время, а потехе час, друг. Ладно, я вам помогу начать.

С этими словами лис вскинул оба маузера и открыл огонь по монаху. Тот, как и предсказывалось, увернулся от всего залпа. Однако это дало мне столь необходимое окно для взятия инициативы на себя. Я рванул к своему врагу и нанёс стремительный рассекающий удар в район его живота.

На удивление, козёл смог отпрыгнуть и от этого удара, оставшись невредимым. Однако, теперь он был обязан защищаться и уклоняться от града моих ударов. Фехтовал он не очень хорошо, но его чёртова способность позволяла ему отскакивать всякий раз, когда он открывался или не успевал поставить блок от моих разящих скоростных замахов.

Феликс также не переставал стрелять по нам, создавая лишнее напряжение для Матфея. И мы кружились с козлом в смертоносном танце, высекая искры из металла. Если быть менее поэтичным, то кружился только я, применяя всё своё мастерство, полученное на фронте, чтобы не давать противнику ни минут расслабиться. Я сыпал его