Так не бывает, или Хрен знат - Александр Борисов

Витёк провожал меня до двора. Нам было по пути.

– Слушай, как же Лепёха умудрился тебе приварить? – спросил он.

– Шёл, в небо смотрел и в спину его случайно толкнул. А он не заметил, что это я.

– Научишь меня?

– Драться, что ли?

– Ага.

– Научу, – согласился я, – если скажешь мне одну вещь.

– А я её знаю?

– Всегда говорил, что знаешь.

– Ну спрашивай.

И тут я решил проверить одну из своих гипотез:

– Сколько будет семью восемь?

– Сорок восемь! – отчеканил Витька на автомате и покраснел. – Ой, нет, погоди, сейчас посчитаю…

Он думал, что я засмеюсь, и приготовился психануть. А мне просто стало грустно. Таблицы умножения мой друг не знал и очень стыдился в этом признаться. Я обнял его за плечи.

– Спасибо тебе, корефан, что не соврал.

– Так научишь? – Витька смотрел на меня исподлобья, ожидая подвоха.

– Без базара! – Я чиркнул, для верности, ногтем большого пальца по верхним зубам. – Завтра же и начнём. Только сначала ты мне расскажешь всё, что знаешь про умножение на один.

– На один?! Ха! Да я хоть сейчас могу!

– Нет, завтра. Послезавтра расскажешь на два, ну и так далее. Спрашивать буду вразброс. Если не выучишь, тренировки не будет.

– Какой-то ты, Сашка, стал не такой, – возмутился Витёк, – вредный, как мой пахан. Ну где я тебе найду эту таблицу? Тот учебник давно уже в печке сгорел.

Я достал чистую тетрадь в клеточку, ткнул пальцем в последнюю страницу обложки:

– А это тебе что?

Витька проследил за моим пальцем и разродился своей знаменитой фразой, почерпнутой у своего отца:

– Крову мать!

На том мы и разошлись. Перед тем как войти во двор, я ещё немного посидел у калитки. Послушал, как лает Мухтар. На смоле у сторожки жгли грязную паклю. Просквозил на своём газончике дядька Ванька Погребняк. И всё. На улице было пусто. Жара. Пацаны, наверное, все на речке.

Погода моего детства радовала теплом. Без рукотворного Кубанского моря климат был совершенно другой. Купальный сезон у нас, пацанов, начинался в конце зимы. Февральские окна – это десять дней полноценного лета. Глубокие рытвины на разбитой грунтовке, которую бабушка называла не иначе как прохвиль, наполнялись талой водой. Под солнечными лучами они исходили паром. В субботу и воскресенье у лесовозов был выходной, и вода в колее отстаивалась до нормальной прозрачности. Для мелюзги – самое то! В самых глубоких местах можно было даже нырять.

А больше по этой дороге никто не ездил. Частных машин на нашем краю было всего две: убитая «инвалидка» безногого дядьки Мишки и невыездной «москвич» дядьки Сашки Баранникова по кличке Синьор Помидор. Это было не средство передвижения, а, скорее, предмет роскоши. Помидор являл его миру лишь в погожие летние дни. Естественно, все пацаны сбегались взглянуть на этот спектакль.

Хозяин открывал кирпичный гараж. Выкатывал руками свою дорогую игрушку. Приближаться не позволял, а уж трогать – ни-ни! Потом Помидор доставал из салона чистые тапочки. Переобувшись, садился за руль и заводил двигатель. Некоторое время погазовав, он проделывал то же самое, но уже в обратном порядке. Дядька Ванька Погребняков называл этот процесс «боевым проворачиванием механизмов».

К началу марта высыхала дорога. Приходили машины с гравием, грейдеры, тракторы. Ровняли, закапывали, утаптывали. Но купальный сезон продолжался. Прогревались мелководные притоки нашей горной реки. Все глубинки знали наперечёт. У каждой было своё название: Тарыкина, Лушкина, Застав…

К старому новому дому я быстро привык. Не глядя, кинул портфель на обычное место. За окном, на меже, дед ремонтировал летнюю печку. Баба Лена в огороде полола свёклу. На столе, укутанные в тряпьё, хранили тепло кастрюли с едой.

После сладкого есть не хотелось. Поэтому сразу пошёл с докладом, прихватив по дороге оба пустых ведра для воды.

– Что получил?

Традиционный вопрос. Дед всегда его задавал, если сам не успеешь гаркнуть с порога: «Четыре, четыре, пять!» Сегодня пришлось оправдываться:

– Не спрашивали. Да у нас всего два урока и было. Потом все ходили с Колькой прощаться.

– И где же ты столько блукал?

– С пацаном одним подрались. Один на один.

– В школу не вызовут?

– Нет.

– Ну добре! Иди уроки учить. Да не забудь переодеться.

Ох и нудное это дело! Но такова жизнь. За всё на свете нужно платить. Даже за счастье.

Набирая воду, заметил на дне колодца четыре пустых ведра. Взял на заметку.

Уроки я всегда делал под радио. Телевизор мы купим не скоро. Посторонние звуки мне, в принципе, не мешали. Наоборот, грамотный русский язык дисциплинировал речь. Если нужно что-нибудь выучить наизусть, можно всегда выйти во двор. Бывало, скрипишь пёрышком, кладёшь на бумагу какое-нибудь скучное упражнение, а в уши тебе «Театр у микрофона», «КОАПП» или, того лучше, «Клуб знаменитых капитанов». Я всегда с предвкушением ожидал вечера четверга, когда выходили в эфир юнга Захар Загадкин и корабельный кок Антон Камбузов в интереснейшей передаче «Путешествие по любимой Родине». А больше всего не любил «Пионерскую зорьку». Если я слышал её позывные, значит, проспал. И в школу придётся не идти, а бежать.

Судя по записям в дневнике, с расписанием на завтра мне повезло. Кроме стандартного набора – арифметика, русский, – будет ещё инглиш, физ-ра и труд. А с учётом того, что сегодня у нас был только один урок, тут вообще делов на один чих. Хоть и длинное, но только одно упражнение.

С иностранным у меня всегда без проблем. Стоп, вру. Сначала они были. И очень большие. Английский язык я изучал с первого класса, когда ещё жил на Камчатке. В память об этом в моём доме хранится накрахмаленная салфетка с надписью, которую я вышил собственноручно на уроках труда: Happy new year! Ничего, кроме этой фразы, в моей голове как-то не задержалось.

Переехав сюда, я очень обрадовался, что ненавистный English отсутствует в школьной программе. Но к пятому классу он меня всё же догнал. И, к моему удивлению, дело пошло. В отличие от своих сверстников я уже нахватался верхушек и получил какую-то фору. Да и во взрослой жизни английский язык шёл со мной рука об руку: мореходка, загранка – какая-то разговорная практика. Так что, если завтра я проявлю «недюжинные способности», фурора не будет.

Упражнение было хотя и длинным, но простеньким. Всего-то – вставить пропущенные буквы. Писать металлическим пёрышком я потихоньку приноровился. И даже нашёл в этом нудном занятии своеобразный шарм. Да и текст был знаком. «Баржа и лодка возле неё, понемногу терявшие очертания…» По-моему, это из Серафимовича.

Я уже подходил к последнему предложению, как вздрогнул от неожиданности. Ручка была в чернильнице, а то поставил бы кляксу. Наша «тарелка» вдруг ожила и хорошо поставленным голосом внезапно произнесла: «Уважаемые радиослушатели! Передаём сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует пятнадцати часам московского времени».