Удивительные истории о любви - Андрей Гуртовенко

произошло в восемьдесят шестой комнате. Не потеряет ее снова. Ни за что.

Он знал, что любит Милену сильнее, чем она его. Что она никогда бы не упустила возможность уничтожить свою проклятую коробку, стой на кону хоть десять его жизней. Для нее он был больше напарником в поисках, чем любимым или любовником. Но это было не важно. Для него она была единственной. И должна снова ею стать.

Это его решение. Не коробки. Не комнаты. Не их – тех, чье присутствие он ощущает кожей. Только его. Милена считала коробку неверным ориентиром, который нужно уничтожить, но на самом деле ориентир только один. Единственно верный. И если ты когда-то нашел его, ты поймешь, что важнее нет ничего. Особенно остро почувствуешь это, когда его потеряешь. Он должен вернуть свой ориентир. Разве может быть что- то важнее? Конечно, нет. Ничего не может быть важнее любви. Он сбился с пути, и ему нужна помощь. Ему нужна Милена. Живая и невредимая. Она должна жить. На всех остальных и особенно на коробку ему плевать, если она вернет ему любимую.

Он громко озвучивает это свое сокровенное желание и накрывает коробку бархатной крышкой, чтобы не видеть растерзанного алого шелка, все еще почему-то напоминающего ему кровь Милены, чтобы не отвлекаться на мысли о своем обещании и на доводы, которые он уже начал сам себе приводить – как за, так и против. Против почему-то больше. Наверное, где-то в глубине его протестует Милена, часть души которой навсегда в нем. Протесты прекращаются ровно в тот момент, когда крышка накрывает коробку. Все в этот момент прекращается – он словно оказывается в вакууме. Ненадолго, но достаточно, чтобы до боли сжать ключ в руке, так сильно, что на ладони остался отпечаток. Он выдыхает и подходит к двери. Вставляет ключ в замочную скважину и поворачивает. Сердце его готово разорваться.

Он открывает дверь и видит ее – самую красивую девочку в комнате. На ней черное платье, притягивающее его взгляд, почти засасывающее его в черную дыру. Хотя дело, конечно, не в платье – дело в ней. Он просто обязан к ней подойти.

Он сжимает в кармане маленький разноцветный стеклянный шарик, повсюду его сопровождающий и приносящий ему удачу, охраняющий от невзгод и просто поднимающий настроение – он ведь, как-никак, не из нашей Вселенной. По крайней мере ему нравится так думать. Придумывает, что скажет. Представляет, как достанет шарик и покажет ей, и она, конечно, не устоит перед ним, и завяжется разговор… И он и правда достает свой талисман из кармана и сжимает его в руке, готовый сделать шаг девочке навстречу.

В этот момент девочка поворачивает к нему голову, и все внутри у него замирает от какого-то нового, непривычного чувства. Он чувствует, что у нее есть какая-то тайна. Если они подружатся, может, она ему даже расскажет. Он улыбается ей от всей души.

Но она не улыбается в ответ. Она смотрит на него своими темными глазами так разочарованно, что в нем что-то обрывается. Смотрит на него так, словно он ее предал. И он понятия не имеет почему. Взгляд ее холоден, безжалостен и в то же время очень горек. Он буквально чувствует во рту горький привкус, и ладонь его невольно разжимается. Шарик падает на пол, разбивается вдребезги радужными брызгами. Она отворачивается.

Он смотрит на разноцветную лужицу красок, растекшуюся по полу, смешанную со стеклянной крошкой. Все, что осталось от талисмана его судьбы. Потом поднимает голову. Смотрит на профиль девочки в черном платье. Смотрит, как какой-то мальчуган в отутюженной футболке протягивает ей конфету, а она улыбается в ответ.

Смотрит – и не чувствует ничего.

Наталья Способина

Голос в лабиринте

– Ну все, иди, пока связь есть, – Тим, седой грузный мужчина, поправил наушник.

Рина отрывисто кивнула и развернулась к небольшому лазу в стене, сложенной из громадных камней. Здесь начинался вход в лабиринт.

У Рины были карта, связь с Тимом и мизерный шанс выжить. Она глубоко вздохнула и оглядела лаз, примериваясь, за что бы ухватиться. Тим за спиной кашлянул, и этот звук с опозданием прошуршал в ее наушнике. Рина не выдержала: резко развернувшись, бросилась мужчине на шею. Слезы все-таки потекли, хотя она обещала себе не плакать.

– Развела сырость, – пробормотал тот, неловко похлопал ее по плечу и отцепил от себя. – Пошла уже!

– Тим, вы же умрете здесь все!

– Ты тоже умрешь, если не поторопишься, – рыкнул Тим, и глаза под кустистыми бровями зло сверкнули. – Ты должна оказаться на отметке до темноты, иначе сдохнешь еще раньше нас, да так, что врагу не пожелаешь.

Рина невольно вздрогнула, осознав, что Тим прекрасно понимает призрачность ее шансов, оттого и злится, – он сделал все, что мог, но этого, скорее всего, окажется мало.

Рина вытерла слезы и застегнула молнию на кожаном жилете, карманы которого были забиты тем, что могло пригодиться в лабиринте.

– Иди, Рина, – теперь голос Тима звучал мягче. – Это твой единственный шанс.

Он с непривычной отеческой нежностью заправил ей за ухо торчавшую из-под кепки прядь рыжих волос.

Рина в последний раз окинула Тима взглядом и, вскарабкавшись по камням, протиснулась в узкий лаз.

– Привет, Рина, – тут же ожил ее наушник. – Как слышно? Прием.

– Привет, Тим, – Рина постаралась, чтобы ее голос звучал бодро. – Слышно паршиво. Прием. Связь вправду была паршивой, несмотря на то что микроскопический наушник в ее ухе был недавней разработкой. Тим оставил себе старую гарнитуру, зная, что ее наушник очень скоро выйдет из строя, если она не уйдет из зоны магнитного поля, а вот его еще какое-то время продержится, давая ей шанс выжить.

Лабиринт встретил ее тишиной. Горы, окружавшие ущелье, уходили ввысь, теряясь в грязно- серых облаках. Говорили, на Земле облака были белыми. А еще говорили, что на Земле пилоты могли летать спокойно: их приборы не сходили с ума, потому что Земля, в отличие от Z-8, не была живым магнитом. Z-8, колонизированная более двухсот лет назад, казалось, до сих пор за это мстит: тварями, магнитными бурями, невозможностью пользоваться навигацией. Но, как бы ни ругали Z-8, Рина любила эту планету. Она была ей домом.

Рина поправила кепку, проверила, на месте ли бластер, и неторопливо пошла вперед. Первая отметка была обозначена крестом на измятой карте, на копию которой сейчас смотрел оставшийся в Чаше Тим.

– Ты там небось чаек попиваешь? – спросила Рина, внимательно оглядывая уходившую вдаль дорогу. Справа