Народная история России. От Первой мировой до установления советской власти - Денис Станиславович Проданов

назвал его австро-венгерским шпионом и заранее отпускал грех тем, кто расправится с ним как с врагом.259

В то же время монархия стала активно преследовать рабочие организации, включая даже легальные. Жандармское управление, полиция и Охранка свирепствовали.260 По словам одного рабочего организатора, Сибирь снова наполнилась толпами ссыльных.261

Крымский поэт Максимилиан Волошин отметил характерную особенность того времени. По его мнению, в газетах начала войны поражало то, что все они – и союзнические и германские – повторяли друг про друга одно и то же с буквальной точностью, высказывали те же мысли, приводили те же доказательства. Разница была только в собственных именах.262

По словам поэта, уху, привыкшему к разноголосице человеческих мнений, это единодушие казалось поразительным. В первый раз после Вавилонского столпотворения все народы заговорили одним языком. Волошин писал, что достаточно было всем европейским странам на несколько часов совпасть в своих самоутверждениях, как им не оставалось ничего другого, как с яростью кинуться друг на друга с намереньем перерезать своему соседу горло.263

Волошин продолжил: „Эту диаболическую иронию войны можно было почувствовать только здесь, на этом перекрестке всеевропейской лжи. В каждой из отдельных воюющих стран ложь была своею условной, военной правдой – удобной, необходимой и потому незаметной. Здесь ЛОЖЬ стояла во весь свой апокалиптический рост.“264

Ложь действительно висела над всем как дымовая завеса и вела к озверению.265 Л. Д. Троцкий верно заметил по этому поводу, что никогда со времени сотворения мира правящие классы не лгали так много, как в эпоху нынешней войны: „'Эта война есть война за демократию'. 'Эта война есть война за мир и союз наций'. 'Эта война есть последняя война'. Под прикрытием этих лозунгов шло и идет дальнейшее натравливание народа на народ.”266

На Западе и в Российской империи резкий политический сдвиг в реакцию был очевиден. Даже председатель Госдумы, консервативный политический деятель М. В. Родзянко вспоминал, как вернувшись в Петроград перед самым объявлением войны, он был поражен переменой настроения жителей столицы.267

Родзянко писал: „'Кто эти люди?' – спрашивал я себя с недоумением, – 'которые толпами ходят по улице с национальными флагами, распевая народный гимн и делая патриотические демонстрации перед домом Сербского посольства'. Я ходил по улице, вмешивался в толпу, разговаривал с нею и, к удивлению, узнавал, что это рабочие, те самые рабочие, которые несколько дней тому назад ломали телеграфные столбы, переворачивали трамваи и строили баррикады.“268

Сдвиг вправо затронул и все остальные слои русского общества, включая интеллигенцию.269 Самодержавие заметно окрепло.270 Как констатировал один писатель, Россия стала неузнаваема.271 Известный религиозный философ С. Н. Булгаков писал в письме от 8 (21) июля 1915 года литератору М. О. Гершензону, что немцам опять было суждено явиться „Атиллой – бичём гнева Божия над буржуазной Европой“.272

Булгаков также отметил, что ему было страшно вспоминать, какова была Европа (а с нею и Россия) до войны, – как можно было с ней мириться, как сама она себя переносила. Образ Европы накануне войны, по его мнению, оставался для него страшней, чем образ войны, срывающий все повязки и условности.273

В то время, как Булгаков отстаивал идеи славянофильства с его пророческой миссией России и благословлял пути Провидения, наслаждаясь спокойной жизнью вдали от фронта, бойня продолжалась. Она несла народу всё новые и новые страдания. Несмотря на десятки тысяч беженцев из прифронтовой полосы, Польши, Королевства Сербии и других регионов, монархию и правящие партии урегулирование беженского вопроса совершенно не интересовало.274

Закон об обеспечении нужд беженцев был принят лишь 30 августа (12 сентября) 1915 года, более, чем через год после объявления России войны. Тогда же были отпущены и первые денежные средства.275 До этого беженцы ютились в приютах, богадельнях и на частных квартирах сострадательных граждан.276

Вместо оказания поддержки перемещённым лицам реакционные элементы активизировались. Они начали крупномасштабную националистическую компанию против этнических немцев, проживающих на территории империи.277

Причиной анти-немецких настроений стали клеветнические утверждения правых о том, что обрусевшие немцы, якобы, выполняют роль шпионов и играют на руку германскому командованию. Зачинщики нередко были черносотенцами из Союза русского народа.278

В день объявления войны в Петербгурге произошли погромы, поджоги магазинов и домов немецких и австрийских подданных.279 Анти-немецкая истерия привела к тому, что 22 июля (4 августа) 1914 года посольство Германской империи на Исаакиевской площади под крики „ура“ и улюлюкание толпы было совершенно разгромлено.280

Ни в чем не повинный посольский кельнер был убит. Группы вандалов били окна и вышвыривали из кабинетов посольства мебель. Яростно стуча молотками, они умудрились сбить с парапета статуи колоссальных голых тевтонов и лошадей на проспект. Часть статуй оттащили за два квартала и сбросили в воды Мойки.281

Генерал Ю. Н. Данилов, ставший свидетелем этой безобразной картины, отметил, что полиция бездействовала, вероятно, боясь заслужить упрёк в отсутствии патриотизма.282 Эскадрон стоял наготове. На площади во время погрома присутствовал сам министр внутренних дел Н. А. Маклаков. Присутствовал и только что назначенный градоначальник Петрограда князь А. Н. Оболенский.283 Оба они палец о палец не ударили, чтобы прекратить одичание.

Напротив здания посольства, в стороне Исакиевского собора, горел громадный костер. На нём жгли портреты императора Вильгельма II. Позже толпы собрались громить и австрийское посольство, но полиция не допустила разгрома.284 Это остервенение было только началом.285 286

Публикация сведений о „германских зверствах“ подливало масло в огонь.287 Вчерашние космополиты превратились в ярых националистов. Русский язык стал стремительно очищаться от германизмов.288 В ресторанах „филе по-гамбургски“ и „венский шницель“ переименовывались в „филе славянское“ и „шницель по-сербски“.289

По воспоминаниям современников, Бетховена и других немецких композиторов не то чтобы запретили исполнять, но запретили при исполнении именовать. В результате на программах и афишах значилось: „Западноевропейская светская музыка начала ХIX века. Девятая симфония.“290 Немецкие оперы, вагнеровские и не только, были сняты с репертуара.291

В октябре 1914 года поступило предложение изгнать австро-германских подданных из Московского Литературно-художественного кружка. Дирекция клуба малодушно предложила не возобновлять членских билетов своих австро-германских участников и не допускать их в качестве гостей.292

По признанию историка С. П. Мельгунова, в кружке „патриотами“ произносились погромные речи. Когда Мельгунов выступил против подобного произвола и вышел из кружка в