Прости меня, твою убийцу - Анна Данилова

Надо будет рассказать отцу, что директор – болтун, ему доверять нельзя. Хотя откуда ей знать, с кем именно из «Отрады» договаривался отец или его люди? А что, если не с директором, а с кем-то из персонала, кто под видом отдыхающего присматривает за Верой? Может, этот человек и проболтался кому-то?

В какой-то момент Вере стало противно думать обо всем этом. Ну, узнали, и ладно. Главное, что у отца все «устаканилось», скоро уже за ней приедут, и она вернется к своей нормальной жизни. С парнем своим она рассталась еще полгода тому назад, характерами не сошлись. Да он просто козел! Грубый и без мозгов. Поэтому возвращаться будет легко, ее никто не ждет (кроме отца, само собой, да сестры Сашки, которой запретили звонить Вере), а потому никому не придется объяснять свое исчезновение. В университете отец наверняка все уладил, и она вернется к учебе. Все будет хорошо. Придет время, она встретит хорошего парня…

Ее сморило, и она уснула.

Вера открыла глаза и увидела себя в незнакомой комнате. Поначалу испугалась, но потом все вспомнила. Николай, кафе на набережной, она замерзла, сначала заказали вина, потом водки; лифт, в котором они с Николаем поднимались очень долго, ванная комната, большое белое полотенце… Гостиница «Словакия», номер, спальня… Получается, что она расчувствовалась во время их разговора, вспоминая убийство Наташи, напилась, и Николай привел (или приволок?) ее сюда. Гостиница находится прямо на набережной. Что ж, может, оно и к лучшему, что он не повез ее к себе домой, где она вряд ли почувствовала бы себя в безопасности. Гостиница– это все-таки более или менее нейтральная территория.

Подушка рядом была не примята. Получается, что она спала в кровати одна.

– Ау… – тихонько позвала она. – Люди!

Из соседней комнаты послышались звуки – скрип кровати или дивана, а может, и кресла, затем шаги, и вот в спальню вошел Николай. Одетый, к счастью. Заспанный. Вера посмотрела в окно – шторы были плотно задвинуты. Из-за них в спальне было темно, или уже наступил вечер, ночь?

– У меня проблемы, – сказала она, не контролируя покатившиеся слезы, – простите меня. Я вся на нервах. И так почти три года.

– Ничего, бывает. – Он подсел к ней на кровать и обнял ее. Но не как женщину, которую ему хотелось бы завалить в постель, воспользовавшись ее слабостью и беспомощностью, а просто по-дружески, как человек, который ее давно знает и всегда готов прийти на помощь и успокоить. И вдруг поцеловал куда-то в шею. Губы его были горячими и сухими. Он даже не поцеловал, а словно провел губами по ее коже. Нерешительность? Деликатность? Осторожность?

Она тогда так и не поняла, чего ей самой-то хотелось, чтобы он повел себя грубо, опрокинул ее на кровать, к примеру, и набросился на нее или, наоборот, чтобы убаюкал ее, как ребенка, прижав к себе и целуя в лоб или ушко.

История про Егора, которую ей пришлось скомкать в дурацком разговоре с Николаем, когда она приняла его за человека, посвященного в тему исчезновения Горы, повисла в воздухе. И вот сейчас, когда она почувствовала себя совсем уже слабой и ей захотелось, чтобы ее поняли наконец и поддержали, она, свернувшись калачиком и уложив свою голову с растрепанными волосами на колени Николая, принялась рассказывать ему о своей любви к погибшему жениху.

Она разговаривала, рассказывала так, как если бы Николай был существом бесполым и вообще даже каким-то нереальным, который слушал ее исповедь внимательно, не перебивая и не осуждая за те подробности, которые она до этих пор держала в себе.

Она рассказывала, какое это счастье – быть с любимым человеком одним целым, какого вкуса были его губы, как сладко пахли его перепачканные земляничным соком пальцы, когда они целовались, катаясь по траве на поляне… Все самые яркие и залитые теплым солнечным светом картинки их любви с Горой должен был увидеть случайный человек в ее судьбе, какой-то там Николай, о котором она ничего не знала, кроме того, что он был воспитанником интерната, разлученным со своей сестрой Тасей. Пусть уж лучше он слушает ее, чем родная сестра! Вот Сашке она никогда бы не рассказала всего этого. Эти воспоминания были не столько интимными, сколько в какой-то степени святыми. Столько чистоты и искренности было в ее рассказе, что над образом Горы вспыхнул золотистый нимб, и Вера, почувствовав, что у нее уже просто нет сил жить без него, стала задыхаться, давиться рыданиями.

Когда она устала говорить и в горле запершило, а голова превратилась в шар, наполненный жгучей болью, она замолчала, уткнувшись мокрым лицом в большие и теплые ладони Николая. В комнате стало так тихо, что при желании можно было услышать движение воздуха. Она замерла. Неужели она рассказала обо всем, что с ней произошло, чтобы услышать совет постороннего? Чтобы понять, как выглядит эта ее история со стороны? Не считает ли он ее сумасшедшей? Не преувеличила ли она свою горечь и боль? А что, если он примет сторону здравомыслящей Саши? И как ей тогда жить? На кого опереться, ведь она совсем одна?!

– Не плачь, успокойся. – Николай склонился над ней и поцеловал в затылок. – Думаю, ты хочешь услышать, что я думаю по этому поводу. Что ж, я скажу. Но, боюсь, это прозвучит банально.

Она подняла голову, выпрямилась, запустила пальцы в волосы, приводя их в порядок. Кончик носа ее порозовел и теперь блестел, словно смазанный маслом. Слезы в глазах еще не успели просохнуть.

– Валяй, – сказала она, готовясь услышать повторение сказанного Сашей.

– Думаю, тебе просто необходимо сменить обстановку. Постараться забыть весь этот кошмар, связанный с его исчезновением. И еще: ты не уверена, что его нет в живых. Предполагаю, ты так болезненно и долго все это переживаешь еще и потому, что мысленно общаешься с ним или вообще даже разговариваешь. Звонишь ему, к примеру.

Она испугалась. Откуда он мог это знать? Просто предположил? Или же она не одна такая, и Николаю известны случаи подобного поведения при стрессах?

– Ни с кем я не разговариваю… Бред какой-то! Я – нормальная. И я понимаю, что его нет в живых. Или ты думаешь, что он сбежал от меня потому, что должен мне денег? Да кто я такая, чтобы меня бояться? Да он с самого начала понимал, что из меня можно веревки вить, что я готова ему последнюю рубашку отдать. Что я, собственно говоря, и сделала.

– А что за бред ты рассказала мне про татуировку с номером телефона?

– Бред и сказала. Выдумала на ходу. Подумала, что ты от него, хочешь узнать, как я, передать потом ему. Или, наоборот, что ты – один из тех, кому он еще задолжал и теперь пытаешься через меня узнать, жив Егор или нет. Короче, твое неожиданное появление, настойчивость и желание встретиться очень хорошо вписались в мою картину затянувшейся болезни под названием «Егор». Теперь понятно, почему я так себя вела?

– А как ты поведешь себя, если он вдруг вернется?

– Если увижу его, то сразу пойму, что сошла с ума. Во всяком случае, я к этому не готова. Совсем. Так ты от него?

– Нет, конечно, я свою сестру Тасю ищу. И хочу, чтобы ты помогла мне в этом.