Клуб бездомных мечтателей - Лиз Мюррей

Мама расчесывала мне волосы гребнем, отчего моя голова дергалась из стороны в сторону, и мне казалось, что она вырвет клок волос.

– Больно, мама!

– У нас всего пятнадцать минут, Лиззи. Нам надо идти. Я расчесываю так нежно, как могу. Если ты перестанешь дергаться, тебе не будет больно, – говорила мама.

Я прекрасно понимала, что все это совсем не так. Лиза показывала мне язык. Она уже была готова, потому что ее волосы были мягче и их легче было причесать. От злости у меня горели щеки. Я твердо держала голову, когда гребень с мелкими зубчиками застрял в огромном колтуне. Мама с силой дернула, выдернув пучок волос, словно высохшую траву. Я зажмурила глаза, на которых мгновенно выступили слезы, и изо всех сил вцепилась в матрас.

– Ну, вот видишь, как все отлично расчесывается, когда ты сидишь смирно.

После этого я до вечера терла рукой место на голове, откуда она вырвала клок волос.

Мы опаздывали и рисковали прийти, когда еда уже остынет. Мы опаздывали третий раз за эту неделю. Могло быть еще хуже – если бы мы пришли тогда, когда еды вообще не осталось. Это было очень плохо, потому что до следующего чека оставалось еще долго и еды дома не было никакой, и бесплатный обед стал единственной возможностью один раз за день нормально поесть.

Стоял июль. Несусветная жара выгнала обитателей нашего района из квартир без кондиционеров на изрытый трещинами тротуар.

Я приветливо помахала рукой старушкам, которые устроились в шезлонгах на лужайке с выжженной травой. Каждая из старушек вынесла с собой радиоприемник. Они слушали радио и обменивались сплетнями и новостями.

– Привет, Мэри. – Я помахала рукой женщине, которая иногда давала мне пять центов на конфеты, когда мы встречались на лестнице нашего дома.

– Доброе утро, детки, доброе утро, Джини, – ответила та.

На углу около магазина пожилые пуэрториканцы, сидя на прогнивших ящиках, играли в домино. Мама называла их «грязными стариками» и говорила, чтобы я на них никогда не смотрела и близко не подходила, потому что у них грязные мысли и если им дать возможность, они готовы сделать самые грязные вещи. Проходя мимо пуэрториканцев, я смотрела на носки своих туфель, чтобы показать маме, какая я послушная. Пуэрториканцы кричали маме вслед слова, которые я не понимала: «Venga aqui, blanquita»[5]. Они свистели и причмокивали, а их губы блестели от пива.

Потом мы прошли мимо нескольких маминых приятельниц, которые внимательно следили за своими играющими детьми. Связки ключей женщин были украшены брелоками с флагами Пуэрто-Рико и фигурками лягушек коки[6]в соломенных шляпах. Женщины поднимали вверх связки ключей и позвякивали ими, чтобы привлечь внимание детей. Малыши играли вокруг гидрантов, а ребята постарше тусовались около уличных перекрестков.

На перекрестке Юниверсити-авеню и 188‑й улицы громко звучала сальса. Мама щурилась от солнца, и мы с Лизой помогали ей перейти улицу.

– Мама, осталось четыре улицы. Держись.

Мама улыбнулась:

– Хорошо, дорогая.

* * *

Школьная столовая пропахла рыбой. Я не любила рыбу, но, вздохнув, взяла разделенный на четыре секции поднос и встала в очередь. Перед горой из кусочков блестящих от масла рыбных палочек я остановилась как вкопанная.

– Тебя дома вкуснее кормят? – с иронией спросила меня одна из женщин на раздаче.

– Нет, – понуро ответила ей и покорно взяла рыбу.

– Не спи в очереди, двигайся, – услышала сзади я и быстро взяла скользкую бумажную упаковку пинты молока. Стараясь не растерять кусочки жареного картофеля, я присела за длинный стол.

Лиза прокалывала вилкой рыбные палочки, и из них сочился ярко-желтый сыр. Я смотрела на выгоревший от солнца плакат на стене, на котором были изображены здоровые дети, поднявшие вверх пластиковые вилки и ложки, чтобы показать важность здорового питания. Стоящая рядом с нами женщина с папкой и зажимом для бумаги спросила маму:

– Скажите, а сколько лет вашим детям?

– Семь и младшей почти пять. – Мама улыбалась и щурилась, но я знала, что из-за слабых глаз она не могла хорошо рассмотреть собеседницу.

Та записала что-то на листе бумаги, бормоча: «Вот как», – словно мама сообщила ей что-то из ряда вон выходящее и интересное.

Женщина продолжала задавать вопросы личного характера о деньгах, которые получает наша семья от социальных служб, о мамином образовании и о том, живем ли мы вместе с папой. Она спрашивала, работает ли он, и тому подобное. Я перекатывала во рту ломтик картофеля, после чего разгрызала его единственным передним зубом. В центре картофель был холодным, как лед. Казалось, что я ем мокрый картон.

– Так когда вы планируете начать обучение вашей дочери? – спросила женщина и показала на меня пальцем. Я съежилась и придвинулась поближе к маме. Женщина с папкой разговаривала с мамой таким же тоном, каким незнакомые взрослые обращались ко мне, чтобы сообщить, как сильно я подросла.

– Этой осенью, в государственной школе № 261, – ответила мама.

– Вот как? Спасибо, что уделили мне время. Приятного аппетита, дети, – сказала женщина и начала разговор с какой-то другой мамой.

– Моя девочка растет, – сказала мама и обняла меня одной рукой. – Представляешь, ты через два месяца пойдешь в школу.

Я задумалась о смысле слов «расти» и «взрослый» и обвела глазами столовую, рассматривая взрослых и пытаясь понять, что лично для меня будет означать превращение во взрослого человека.

Я наблюдала за тем, как женщина с папкой расспрашивала другую нервную маму. Мне не понравилось, что моя мама отвечала на все вопросы женщины с улыбкой. Это очень напоминало визиты в социальные службы, когда сотрудница сидела, словно неприступная королева, в своем большом деревянном кресле напротив мамы, разговаривавшей заискивающим тоном, будто она чего-то просила. Мне не нравилось, что мы боялись посещений нашей квартиры представителями социальных служб и что перед этим надо было судорожно убираться. Мне не нравилось и то, что приходится заискивать перед работниками школьной столовой. Меня пугала власть незнакомых людей, которые могли дать, а могли и отнять, и то, что вся наша жизнь зависела от тех, кого мы не знаем.

В школьной столовой кормили только детей, и по просьбе мамы Лиза незаметно передала ей кусочек рыбы. Оглядевшись кругом, мама быстро положила этот кусочек в рот. Я смотрела на маму с Лизой и размышляла о том, что такое быть взрослым.

На выходе из столовой я задержалась около лестницы, ведущей к классным комнатам государственной школы № 33. С тех пор, как Лиза начала ходить в школу, утро я могла проводить с мамой, и мне это очень нравилось. Мы могли просыпаться во сколько хотим, и если дома была еда, мама намазывала мне бутерброд с арахисовым маслом и виноградным желе. Мы сидели на диване и смотрели телевизор.