Конец Большого Юлиуса - Татьяна Григорьевна Сытина

на территории — это всегда новая группа вопросов или новый поворот старых. Какую еще авантюру врагов мира он подготавливает? Куда направлен удар? Какой жизненно важный участок в стране находится сейчас под ударом?

Смирнов почувствовал голод. Он посмотрел на часы — оказалось, что он блуждает уже больше двух часов. Он огляделся и нашел себя на Ленинградском шоссе.

«Позвоню в отдел, если новостей нет, поеду обедать!» — решил Смирнов и направился к станции метро.

Капитан Захаров ответил по телефону, что, пожалуй, есть смысл встретиться до обеда.

В отделе Захаров с непроницаемым лицом положил перед полковником несколько листков бумаги.

— Под светофором зафиксирована только наша машина, — сказал Захаров. — Утверждают, что не было второй… Из-за этого и задержали ответ, все проверяли…

Смирнов закурил и отложил листок. От раздражения, похожего на озноб, он передернул плечами. Вот, вот, начинается… Уже обсуждается в Управлении Оруда, может быть даже в гаражах, запрос о второй машине… Кто может знать, что эта информация не будет подхвачена врагом? Не Горелл, конечно, но мелкий шпион принесет эту информацию более крупному «сборщику», тот упомянет о ней в отчете, отчет попадет в руки шпика с дипломатическим паспортом, он немедленно передаст по назначению, там материал будет тщательно проанализирован, разведчика предупредят, что у него на хвосте повисли советские контрразведчики.

— Выходит второй машины действительно не было! — сердито ответил полковник. — Что там еще? Давайте посмотрим.

Далее обстоятельно перечислялись случаи воровства ранним утром. С грузовика похищен ящик апельсинов. Украден ковер, повешенный для просушки во дворе. Около очереди, дожидающейся открытия молочной, задержан карманный вор. С окна первого этажа сняли щенка охотничьей породы… И еще множество подобных фактов с датами, цифрами, адресами.

— М-да… — угрюмо вздохнул Смирнов, не думая уже о том, что и по поводу этого запроса могли быть разговоры, обобщения, догадки…

Если бы люди только знали, какой страшный вред может иногда причинить пустейшая фраза, сказанная без всякого плохого умысла.

— Небогато! Зря мы с вами, Алексей Данилович, людей тревожили…

— Ну, как сказать! — невесело пошутил Захаров. — По крайней мере я теперь знаю, что щенят нельзя на подоконник сажать!

— А может быть, все-таки еще раз поднять архивы?

— Бесполезно, товарищ полковник! — уныло ответил Захаров. — Нет в наших данных имени «Горелл»! Я до двадцатого года просмотрел, глубже возраст не выдержит…

Раздался стук в дверь, и на пороге показался Миша Соловьев.

— Прибыли? — спокойно встретил его Захаров, так, словно Миша не в Одессу летал, а ходил купить папирос. — Сдавайте документы по командировке и отправляйтесь снова в распоряжение капитана Берестова.

— Разве я… — Миша спохватился и умолк, взглянул с отчаянием на полковника, раскрыл рот, но не издал ни звука, покраснел и снова взглянул на полковника.

Смирнов с Захаровым молчали, и Миша сделал еще одну бесполезную, наивную попытку.

— Я думал… товарищ полковник, разрешите обратиться! Я думал, что меня уже подключат к этому делу! Я прошу вас, товарищ полковник! Ведь я должен оправдать… Я…

Захаров отвернулся и, точно не слыша Соловьева, направился в коридор. Смирнов оглядел Соловьева и спросил:

— Младший лейтенант Соловьев, что с вами? В каком вы виде?

— Я? — переспросил Миша упавшим голосом. — Извините, товарищ полковник… А что?

— Если вы надеваете штатское платье, умейте носить его! Ваш пиджак измят! Рубашка несвежа! Вы похожи на загулявшего командировочного!

— Я только что с аэродрома, товарищ полковник! — сказал сквозь зубы Миша, чувствуя, что у него даже в носу щиплет от обиды.

— А была необходимость являться в отдел прямо с аэродрома? Или вы могли заехать домой, принять ванну, вымыть, например, голову, которой вам давно пора заняться? И уже тогда являться с рапортом!

— Я мог заехать домой, товарищ полковник!

— Почему же вы этого не сделали? — с отвратительным спокойствием, даже с добродушием спросил Смирнов. — Вы свободны, младший лейтенант.

Выйдя в коридор, Миша набрал воздуха и глубоко вздохнул. «Ни слова!.. Он ни слова не спросил о том, как я съездил! Я не смог даже рассказать о Марии Николаевне! Потом… потом — это уже будет не то! Ни слова!.. Ехать сейчас домой! — мысленно негодовал Миша, спускаясь по лестнице к подъезду. — Поступать в распоряжение капитана Берестова, который опять засадит за канцелярщину! Быть отстраненным от дела Горелла? А если я слово дал отомстить за Бориса Владимировича? Если обязан? Ехать мыть голову в то время, как Смирнов, и Захаров, и, наверное, другие занимаются боевой работой!»

— Пропуск! — резко сказал часовой.

— Ну вот он, пропуск! — разъяренно ответил Миша. Часовой холодно посмотрел на документ, на Мишу и сделал легкое движение головой к дверям.

— Проходите!

— Ну прохожу…

Через минуту Соловьев шел к остановке троллейбуса.

От душевного подъема, с которым он спешил в Москву, не осталось и следа.

Перед рассветом, когда дети и счастливые люди спят особенно крепко, в стекло окна спальни госпожи Штарке ударился маленький камушек.

Этель Штарке умела просыпаться от ничтожнейших звуков. Она села на постели, провела ладонями по лицу, и пальцы ее стали влажными от пота.

Проснувшись окончательно, она сообразила, что убийца не стал бы предупреждать о приходе, и перевела дыхание.

— Гейнце! — спокойно окликнула Этель, садясь на край постели и отыскивая ногами на коврике ночные туфли. Она знала, что Штарке стоит по другую сторону постели босой, в смятой пижаме и глядит в темноту широко раскрытыми глазами, определяя направление и характер звука, вернувшего его из сна.

— Я, муттерхен, — сейчас же ответил Штарке. — К нам стучатся, муттерхен. Сейчас я выясню, кто наш гость!

— Не подходи к окну, Штарке, я посмотрю сама! — взмолилась Этель, но Штарке усмехнулся коротким щелкающим смешком и побрел к окну.

Он прижался лбом к стеклу и разглядел в темноте под окном на клумбе фигуру человека без шляпы, закутанного в длинный макинтош.

— Я открою! — успокаивающе сказал он Этель. — Я знаю, кто это. Не волнуйся, спи и не вздумай выходить к нам.

Он провел гостя, не зажигая света, в темную комнату, спустил зимние плотные портьеры, не снимавшиеся на лето в доме Штарке, и зажег маленькую лампочку пол, глубоким бронзовым абажуром. Все это время гость стоял у дверей, засунув руки в карманы плаща и следя за Штарке сонными глазками, похожими на медвежьи.

— Если вам вздумается еще раз навестить меня ночью, ориентируйтесь на третье окно от водосточной трубы слева, — недовольно сказал Штарке. — Бог знает, что вы наделали с моими розами, у вас не ноги, а сани!

— Как поживает госпожа Этель? — вежливо осведомился гость, снимая макинтош и аккуратно складывая его на стуле.

— Она спит, и здоровье ее отлично! —