Былины Печоры и Зимнего берега - Автор Неизвестен

во многом (в частности, в языке, в фольклоре) отличную от новгородской культуры в Усть-Цилемском районе.[31]

Сегодня на нижней Печоре весь промысел механизирован и снабжен орудиями лова новейшей конструкции. Природные богатства и рационально налаженная система хозяйства выдвинули некоторые нижнепечорские колхозы в ряды колхозов-миллионеров.

Общение с молодым городом Нарьян-Маром и отчасти с Архангельском сказывается очень заметно и значительно отличает нижнепечорцев от усть-цилемов. В быту нижнепечорских деревень много городского — мебель, посуда, костюмы, предметы бытового обихода. Нет традиционных усть-цилемских сарафанов, парчовых праздничных нарядов XVII—XVIII вв., нет старинных головных уборов. Местная речь ближе к литературной русской речи, чем речь усть-цилемов.

Все эти различия отчетливо ощущаются самим населением. «Усть-цилемы — староверы, домоседы, — говорят жители Нарьян-Марского района, — век свой в лесах живут, людей мало видят. Зимой на посидках сидят, „сидячие“ (т. е. долгие, протяжные, лирические) песни знают. А мы век на ветру, на воде. Нам в избах сидеть да со звездой ходить некогда».

Жители нижней Печоры ездят в Усть-Цильму нечасто: непосредственных дел у них там обычно нет, а «в Россию», т. е. в центр страны, они попадают через море и Архангельск. Но усть-цилемы бывают в низовьях по разным надобностям: выходят в океан на промысел, молодежь ездит в Нарьян-Мар учиться и работать. Районы соединены и родственными связями, и общими знакомствами, и встречами на путине. Сейчас, когда хозяйство в обоих районах имеет одинаковый коллективный характер, общение на почве трудовой колхозной жизни значительно крепче объединяет усть-цилемов и нижне-печорцев, чем в дореволюционное время.

Это общение особенно развилось за последние 15—20 лет. И естественно, что картина соотношения фольклора в обоих районах сегодня не та, что была еще в 1929 г.: тогда, например, разница между песенным репертуаром средней и нижней Печоры, вызванная условиями первоначальной колонизации и общего бытового уклада, была значительно заметнее, чем в наши дни, когда эти различия во многом сглажены. Однако, картина былинной традиции на нижней Печоре и сегодня существенно отличается от традиции в Усть-Цилемском районе.

В первые недели экспедиции успехи по разыскиванию былин были чрезвычайно ничтожными. Несмотря на то, что о былинах собиратели всюду спрашивали в первую очередь, они всюду получали один ответ: старики-былинщики прежде имелись, некоторых помнили по именам, кое-кто их слышал. Но деды вымерли, а дети их, не говоря уже, конечно, о внуках, ничего «не поняли», т. е. не восприняли от отцов. Если в районах средней Печоры о Еремее Чупрове, Никите Ермолине или Лазаре Носове знали широко по деревням, то в нижней Печоре таких общеизвестных имен в первый период экспедиции не было. Когда собиратели называли имена, ориентировочно подсказанные им случайными спутниками на пароходе или в какой-либо деревне, обычно в ответ местные жители качали с сомнением головами: «Це-ли бат? Не слыхали мы, чтоб он пел»; «Цорта он знат»; «Не, он не певака». В большинстве случаев это, к сожалению, так и бывало. Собиратели спускались вниз по реке, возвращались обратно, совершали отдельные выезды в деревни, расположенные на островах в стороне от основного маршрута. Великая Виска, Голубково не дали ни одной былины, ни одного имени сказителя. Только постепенно, с большим трудом стала налаживаться запись былин. В Оксине был записан вполне законченный текст песни о Кострюке, в Осколкове — былина «Илья и Сокольник», в Андеге — два незначительных отрывка «Про Добрыню», настолько кратких, что сразу невозможно было определить их сюжет. В пригороде Нарьян-Мара, деревне Качгарт, удалось записать три богатырские сказки на былинные сюжеты, а в деревне Угольное под Нарьян-Маром — одну былину. Самые тщательные розыски в других близлежащих селениях — Куе и Никитцах не дали никаких результатов. В деревне Нарыге, куда оказалось очень трудно пробраться из-за условий транспорта и погоды, не было, по уверениям местных жителей, ни одного исполнителя былин.

Более удачным оказалось посещение села Лабожское. Еще на пароходе по дороге из Нарьян-Мара собиратели познакомились с Т. С. Ижемцевым, жителем деревни Бедово́е, который ехал в гости к дочери в Лабожское и охотно разговорился с собирателями о старинах. Тут же на пароходе Ижемцев вспомнил начало былины о Василие Игнатьеве, а затем, уже на берегу Лабожского, он спел полный, крепкий текст «Кострюка». Он же направил собирателей к Никандру Ивановичу Суслову, который, по его словам, «много чего знает».

Суслов, зажиточный колхозник, один из лучших рыбаков в деревне, действительно оказался хорошим исполнителем былин и охотно поделился с собирателями своим репертуаром. Живой, общительный человек, маленький, сухонький, в косоворотке и толстых теплых носках без обуви, он мягко ступал, прохаживаясь во время разговора по чистой просторной комнате, убранной по-городскому. О былинах Никандр Иванович говорил серьезно и с чувством: «Старины петь — надо склад знать. Вот я прежде-то помнил больше, пел их сам своим передо́м (т. е. умел запевать и самостоятельно вести напев). А теперь из памяти многое выходит, — стары мы стали... А врать не хочу».

Но некоторые былины Никандр Иванович помнил прекрасно. Перед тем, как запеть в магнитофон, он долго проверял себя: «Пароход-то сперва пар пущает, а уж потом разгудится во всю силу, — говорил он, — так и старину всю знать надо. С двух-то первых слов далеко не уедешь. Попробовать сперва надо, все ли в памяти».

От Н. И. Суслова записаны две былины: «Женитьба солнышка Владимира», «Женитьба Алеши Поповича на Добрыниной жене» и баллада «Молодец и горе». Малограмотный, самоучка, но большой любитель музыки и чтения, Никандр Иванович слышал в молодости многих мастеров-былинщиков (В. П. Тарбарейского, Ф. М. Пономарева и других) и с их голосов перенял свои былины. Кроме былин, он знал старые лирические протяжные песни и хорошо исполнял их.

Запись от Н. И. Суслова продолжалась три дня. Собирателей поразило полное отсутствие интереса у соседей к исполнению былин их односельчанином. Насколько трепетным и сочувственным было внимание к былинщикам на Цильме и Пижме, настолько равнодушно отнеслись соседи к пению Ижемцева и Суслова. Об их искусстве говорили с улыбкой, как о безвредной блажи стариков. Собирателям почуялся в этом какой-то крупный дефект работы местных культурно-просветительных организаций. Вскоре эти предположения оправдались.

В том же Лабожском собиратели разыскали сына сказителя Василия Петровича Тарбарейского, известного по записям Н. П. Леонтьева, — Никандра Васильевича, от которого рассчитывали получить интересный материал, поскольку имелись сведения, что он учился у отца петь былины.[32] Но оказалось, что Никандр Васильевич почти ничего от отца не перенял. Как он смущенно объяснял, с отцом в былые годы пел только старший брат Гаврила.[33] Сам же Никандр мог спеть лишь один довольно путаный вариант былины о бое Ильи Муромца с сыном.

Наиболее значительными в