Души. Сказ 2 - Кристина Владимировна Тарасова

class="p1">– Деревенская ты грубиянка! – Он отмахнулся. – Не слышу слов благодарности.

– Благодарности? За всё это?

– Я исполнил твоё желание, теперь исполни моё: пропади.

– Скажи мне имя!

– Мучайся, – выпалил мужчина и выпроводил за дверь. – Ныне ты собственность своего – как и хотела – мужа, и я не могу быть рядом. Встречай конвой.

Тогда за горло схватили дни ожидания. Мучительнейшие дни, потому что – в сравнении с ними – ожидание отъезда из родительского дома к монастырским землям не было преисполнено этим хаосом, ожидание первых торгов и прибытия Бога не были опоясаны этим волнением…Я боялась. Боялась, а Ян свирепо подначивал. Наказывал. Мера наказания сменилась (или такова настигла только меня, ибо воспитание физической силой направить он не мог, а на спокойные внушающие беседы я не поддавалась). Он победил. Я провела оставшиеся монастырские дни в одиночестве, изгнав сестёр из комнаты к иным послушницам, наплевав на скребущуюся Мамочку, потеряв из виду Хозяина Монастыря. Он победил.

Я поправила новое платье – последний подарок Отца. Заглянула в зеркало примерочной: мужской силуэт настиг меня в памяти, но не в отражении.

И вот мы в пути.

До последнего не внимаю происходящему: порог чьего дома я переступаю? чья служанка выступила сопровождающей? кто осмелился пойти поперёк сурового взгляда Яна?

Конвой останавливается: мы приехали. Я приехала. Домой.

Девочка распахивает дверь и предлагает покинуть душную кибитку. Солнце – продырявив небо прямо над нашими головами – режет глаза. Мы отвыкли от света за время пути. Я отвыкла от света за время нахождения в Монастыре. Перьевые облака – сеткой – ползут по голубой твердыни. Палящие лучи прижигают покрытые тканью плечи. Смотрю на вымощенную из камня дорожку лимонного цвета, что змеёй ползёт от забора к воротам резиденции. Окна – паучьи глаза – взирают на меня (приветственно или насмешливо?), двустворчатые двери отворяются (массивный дуб отходит со скрипом) и ноги вязнут в бордовом ворсе вычищенного ковра. Стены дышат пылью, от мебели отталкивается аромат летней духоты. И вот с широкой мощённой лестницы холла ступает силуэт.

Я, скрестив руки за спиной, ожидаю встречи с супругом.

Прошу, Ян, ты не мог подвести…имел возможность и право, но не имел желания. Ты не обидишь меня, не отдашь на растерзание чудовищу и сотне его чудовищных жен. Прошу…Ты обижен, но не обидишь в ответ. Ты уже наказал меня – своим молчанием. Явись сам. Окажись здесь.

Я вижу его. Вижу, а поверить не могу. Делаю шаг – судорога – и теряю сознание.

Спаситель

Ко лбу её прилипает сырая ткань. По месту ушиба – синхронно с испариной пота – скатывается соленая капля. Я смахиваю её указательным пальцем и задерживаюсь у полуоткрытых губ. Мне всё ещё неясно, отчего я вызвался на погибель с её именем. Следовало оставить всё как есть…

И вот она открывает глаза. Испуганные, добрые. Девочка спешит подняться, спешит осмотреться; я тяжестью руки припадаю на её руку и полным спокойствия голосом велю не торопиться.

– Что случилось? – обеспокоенно спрашивает Луна.

Не помнит…

Говорит, в какой-то момент всё происходящее перестало существовать; окатил тягучий полудрём. Говорит пространно, дико. Отвечаю, что девочка потеряла сознание, незамысловато улыбаюсь и спрашиваю у хмурого лица:

– Не решила ли ты, что я оставлю тебя?

– До сих пор не верится, – созвучно с мыслями напевает девочка и поднимается, скидывая бледные ноги с дивана; те разрезают подол длинной юбки притворно синего цвета и вязнут в ворсе ковра.

Девочка смотрит на пол, смотрит по сторонам, вглядывается в книжные стеллажи и картины, вглядывается в резную скучную мебель.

– Должно быть, ты решил разыграть меня? – спрашивает она.

Поправляю завинченные у висков волосы (от влаги) и, ступив ближе, обхватываю лицо руками. Мне следует приглядеться к тому, на что я пошёл. Следует рассмотреть её. Пугается, притупляет взор. Очевидно…

– …ты…я дома, правильно? – непонимающе продолжает девочка. – У тебя дома?

– У нас. Добро пожаловать домой, Луна.

Она пытается уловить подвох, выхватить притворство. Нельзя быть благосклонным на своей территории, когда объявляется чужак, так она думает. И у девочки есть тысяча оснований не верить ни единому слову. Вижу во взгляде неясную черту; скрученные опасение и тревогу, мимолётные радость и искру.

– Я боялась. И боюсь сейчас, – наспех признаётся девочка.

– Чего ты боишься? – спрашиваю я.

– Оказаться рядом с монстром.

– Иногда называют и так, – утвердительно качаю головой. – Значит, меня ты боишься?

– Тебя… – голос её чертыхается, – …я ждала. – Крутит лицом и оттого ласковым, нежным-нежным румянцем лобызает мои сухие руки. – Может, это неправильно, но тебя я хотела увидеть. Не могу объяснить.

Может ли то быть правдой? Век научил не верить никому – в особенности милым лицам и ясным глазам. Однако…стоит ли мне принять сказанное ею за правду…? Для чего девочке – юной и своенравной – играть на чувствах?

Или только юные и своенравные играют на них?

– Прости, – роняет девочка и отходит; руки падают.

– Не за что извиняться, – улыбаюсь я. – Теперь ты моя супруга. Тебе всё дозволено.

От Луны пахнет мылом и свежей одеждой. Ткань платья стала дороже, фасон интересней, цвет глубже.

– Озвучь свои мысли. Тревожное лицо добавляет тревоги мне, – говорю я и указываю на окна, предлагаю подойти к ним и пригреться – погода отличная, располагающая. Дом пылает, стёкла – угли.

Девочка мягкой поступью переносит себя к бордовой гардине, отодвигает её и ловит – нашло! – вмиг ударившее солнце. Жмурится, прилипает к стеклу, вглядывается. Чуть поодаль – зелень, много. Глаза у неё на свету – светлый циан, можно добровольно нырнуть и там и остаться.

А девочка рассказывает, что всё это время выедала себя мыслями, потому что ничего ей известно не было, молчание провожало до последней монастырской минуты, дорогу опечатывали то злость, то очарование, то грузность, то надежда.

– Я хотела тебя видеть, правда, – признаётся она. – Но каждый раз разоряла эти мысли о сказанное тобой однажды и сказанное о тебе единожды – ты не женат и жена тебе не нужна.

– Она всё ещё не нужна мне, – отвечаю я.

Острый взгляд, окаймлённый длинными ресницами, перцем бросается в лицо. Боевые очертания принимает лебединая осанка. Неужели чьё-то самолюбие оказалось тронуто?

– Представь себе, – простодушно выпалил я и развёл плечами. А самоуверенная (откуда в ней это?) бросила:

– Но нужна я, а потому ты сделал то, что сделал.

Решаю не разбивать горделивые выводы о причину действительную, потому что ответ её мне понравился больше, нежели обстоятельства.

– Согласись? – поддёрнула Луна.

Я кивнул. С тебя достаточно, девочка. Прекрати смешить. И Луна потопила