Восток - Запад. Звезды политического сыска. Истории, судьбы, версии - Эдуард Макаревич

Где-то в середине 30-х годов XIX века в Третьем отделении поняли, что пресекать идеи революционеров и либералов мало. Надо с ними вести полемику, выступать в печати по тем же вопросам, развенчивать их взгляды и мотивы их революционности, предлагать иное видение социальной действительности. И делать это и в России и за границей. Но для сего нужны способные публицисты, политики, мыслители. Их надо искать в среде интеллигенции, привлекать к сотрудничеству, поощрять. Так нашли Фаддея Булгарина, Якова Толстого, а потом и других. Таков был новый поворот в национальной безопасности, исходивший от Бенкендорфа. Поворот, который через столетие не только не умер, а получил новое звучание в облике психологической войны. Видные теоретики этой войны в двадцатом веке Л. Фараго, П. Лайнбарджер, М. Чукас, наверное, и не предполагали о своем предтече в лице графа Бенкендорфа и его службы.

Будучи главой политической полиции, Бенкендорф назначил управляющим Третьим отделением и своим заместителем фон Фока. Он пришелся Александру Христофоровичу своим немецким происхождением, впечатляющей работоспособностью и аккуратностью. Фон Фок был мастер систематизации и бумажных дел, а это наипервейшее качество в службе безопасности. Составленные им списки и отчеты хорошо укладывались в планы Бенкендорфа. Фон Фок вершил свое дело незаметно. И от его каждодневного усердия машина политического сыска крутилась без сбоев и без скрипа. Он, в общем-то, и проделал всю черновую работу по организации сети осведомителей из бюрократии и светского общества. И картотеку создал, и учет поставил. Очень ценил Бенкендорф эту серую мышь, так буднично и незаметно претворявшую его замыслы. Тем более что сам не любил черновой работы.

Но, конечно, яркой звездой запылал на небосводе Третьего отделения Леонтий Васильевич Дубельт — находка Бенкендорфа. Сообразителен и смел был ротмистр Дубельт, с 15 лет познавший вкус военной службы. Пулям не кланялся, но одна, проклятая, все же ранила под Бородином. Замечен был за храбрость и организацию дела — потому и адъютантом служил сначала у генерала Дохтурова, потом у славного Раевского. Был и в заграничном походе. В Париже закончил войну.

Ох, Европа, Европа! Цивилизация начала века — дороги, товары, свобода. А в России уже тайные офицерские общества. И близок к ним Леонтий Васильевич. Будущие декабристы С. Волконский и М. Орлов у него в друзьях. Идеи свободы казались неотделимы от блеска эполет лихого полковника.

После восстания на Сенатской площади арест миновал командира пехотного полка Дубельта: разговоры о свободе — не членство в тайной организации. Но в список подозреваемых попал. И предстал перед следственной комиссией, назначенной императором. Здесь-то его и увидел Бенкендорф, заседавший в той же комиссии. Увидел и запомнил — поведение полковника ему понравилось. Суда Дубельт избежал, а в реестре неблагонадежных остался. Но перед начальством не стелился, конфликтовал. Однажды не выдержал, подал в отставку. Демонстративно. И армия не расстроилась из-за вызова блестящего полковника. В сей драматический час Бенкендорф сказал ему:

— Иди ко мне в Третье отделение.

Неожидан и странен был ход главы секретной службы. Но он тоже был в Париже, как и Дубельт. А вернулся с иными впечатлениями. Как говорил С. Волконский: «Бенкендорф вернулся из Парижа... и как человек мыслящий и впечатлительный увидел, какую пользу оказывала жандармерия во Франции. Он полагал, что на честных началах, при избрании лиц честных, смышленых, введение этой отрасли соглядатаев может быть полезно и царю и отечеству, приготовил проект о составлении этого управления и пригласил нас, многих своих товарищей, вступить в эту когорту, как он называл, добромыслящих...»

И уговорил-таки Дубельта встать в ту когорту, что называлась Третьим отделением. Из армии в жандармерию, но на честных началах. Согласившийся Дубельт пишет жене, что просил передать Бенкендорфу не делать о нем представления, ежели обязанности неблагородные будут лежать на нем, что он не согласен вступить в жандармский корпус, ежели ему «будут давать поручения, о которых доброму и честному человеку и подумать страшно». Но Бенкендорф искренне считал жандармскую службу делом благородным и убедить в этом мог даже весьма искушенных. Так пехотный полковник стал жандармским.

Какой талант открылся на ниве сыска! Невероятная способность по нескольким фактам выстроить картину и сделать прогноз. Так он предугадал судьбу Пушкина. Через пять лет Дубельт уже генерал и начальник штаба жандармского корпуса. А потом управляющий Третьим отделением. Жесткий прямой характер, мешавший карьере в армии, не мешал служить у Бенкендорфа. Его ценили не только в секретной службе, ценили те, кто был объектом его внимания. Герцен тут близок к Бенкендорфу, когда заметил, что Дубельт умнее всего Третьего отделения, да и всех трех отделений императорской канцелярии, вместе взятых.

Если фон Фок — это агентурная сеть, это добывание сведений об общественном мнении, которое «не засадишь в тюрьму, а прижимая, его только доведешь до ожесточения», то Дубельт — это работа с образованными мужами, с литераторами. Он считался в ведомстве Бенкендорфа самым просвещенным, причастным к литературе, да и сам немножко сочинял. Работал с редакторами толстых журналов, с Пушкиным, Герценом. Они-то знали его главный метод убеждение, уговоры. Это стиль Бенкендорфа, помноженный на «литературность» Дубельта, его терпение и деликатность, на его сочувствие, на сопереживание. Трагедия моих подследственных, думал Дубельт, в том, что они шли по «ложному направлению». Он искренне сочувствовал им и пытался менять это направление.

Так кто же на самом деле был Дубельт: отважный воин, боевой офицер пехоты, жандармский генерал, организатор политического сыска, личность, которую так талантливо нашел Бенкендорф? Кто мог лучше и проницательнее о нем сказать, чем человек, принесший больше всего беспокойства Третьему отделению, его подследственный — социалист Александр Иванович Герцен: «Исхудалое лицо его, оттененное длинными светлыми усами, усталый взгляд, особенно рытвины на щеках и на лбу, ясно свидетельствовали, что много страстей боролось в этой груди, прежде чем голубой мундир победил, или лучше, накрыл все, что там было. Черты его имели что-то волчье и даже лисье, то есть выражали тонкую смышленость хищных зверей, вместе уклончивость и заносчивость».

Пожалуй, одним из самых серьезных испытаний для системы сыска, лелеемой Бенкендорфом, была борьба с инакомыслием в Московском университете. С 1826 года здесь возникло сразу несколько студенческих кружков, среди которых самыми «горячими» оказались те, где «колобродили» Сунгуров и Герцен. И того и другого вскоре арестовали. Для Герцена нашли формальный повод «соприкосновение к делу праздника», на котором пели «возмутительные песни, оскорбляющие его величество». Песня, правда, была одна, спетая на студенческой пирушке, где гуляли по поводу окончания курса:

Русский император

В вечность отошел,

Ему оператор

Брюхо распорол.