1920 год. Советско-польская война - Юзеф Пилсудский

Примерно такое же недоразумение обнаруживается при анализе нашей контратаки против советских войск, завершившейся в начале июня. Пан Тухачевский, перепуганный возможностью потерять дорогие сердцу «Смоленские ворота», вынужденный отступать по всему фронту, в конце концов организовал оборону этой обетованной земли. И вновь он превозносит великие заслуги своей 18-й дивизии, которая 7 июня недалеко от Германовичей обороняла подступы к Ореховне.

По свидетельству п. Сергеева, в этом бою дивизия потеряла до 70 % своего личного состава и была вынуждена отступить. Зато, как пишет п. Тухачевский, противник утратил способность к дальнейшим решительным действиям, и взлелеянная в мыслях Ореховна осталась в руках п. Тухачевского. Это было, добавляет п. Тухачевский, переломным моментом в операции.

Тем временем исторический анализ показывает, что ничего подобного с нашей стороны не было. Прежде всего, думаю, нет необходимости напоминать, что за все время операции у меня и в мыслях не было завидовать п. Тухачевскому в обладании (в виде Ореховны) великими историческими воротами, называемыми «Смоленскими». Я не за них воевал. Главной целью было закрыть совсем другие ворота. Самым важным для меня было сомкнуть два фланга моего контрнаступления с юга и с запада у больших болот в истоках Березины и Вилии. Таким образом отсекались все пути отступления для авантюрно продвинувшихся под самое Молодечно главных сил п. Тухачевского, а в дополнение к этому вся наша потрепанная 1-я армия автоматически выводилась в резерв. Этот план мне удалось реализовать только частично, так как быстрота ударов обеих контратакующих группировок была в течение всей операции слишком неравномерной. Генерал Соснковский со своей резервной армией, наступая от Свенцян и Постав, ударил быстро и решительно. В свою очередь южная группа, выдвигающаяся от Минска вдоль течения Березины, перемещалась значительно медленнее.

Предвидя это, я назначил южной группе начало наступления на день раньше, но когда противник дрогнул, 1-я армия перешла в лобовую контратаку и во фронтальном преследовании достигла Березинских болот значительно раньше, чем южная группа вышла на пути отхода противника. Поэтому части 1-й армии заняли место в общей линии фронта, уменьшая таким образом мой резерв.

С момента выхода к Березинским болотам я приказал остановить дальнейшее наступление, хотя действия противника меня к этому вовсе не вынуждали. При выборе общей линии фронта я руководствовался главным образом двумя соображениями, полностью противоположными какому-либо желанию бороться за «Смоленские ворота».

Во-первых, я намеревался расположить линию фронта на местности с возможно большим количеством заболоченных участков, что позволило бы мне сэкономить силы при обороне передовой линии и создать более крупные резервы. Во-вторых, мне хотелось иметь как можно меньше хлопот с обороной левого фланга, обороной, которая должна была растянуться вдоль Западной Двины. Это последнее соображение я посчитал более важным, чем даже возможность держать под наблюдением железнодорожный узел в Полоцке. И вот, заслушав мнение обоих командующих – генерала Соснковского и генерала Шептицкого, – мнения, как всегда, в таких случаях противоречивые, ибо исходят из своих локальных интересов, я принял решение и остановил всякое дальнейшее преследование.

Я здесь привожу исторический факт не для того, чтобы опровергнуть утверждение п. Тухачевского о том, будто заслуга в прекращении нашего наступления принадлежит ему и его войскам. Такие утверждения – естественное и обычное явление в военной истории, и на них обязательно наткнешься, читая донесения тех командующих, которые, проиграв, могут остановиться, больше не чувствуя на себе воздействия противника. Это хоть и маленькая, но характерная иллюстрация тех трудностей, которые стоят перед каждым полководцем при попытке определить положение и замыслы противника.

Выводы п. Тухачевского по поводу майской операции сводятся к трем пунктам: первый касается морального состояния армии, которое якобы значительно улучшилось; второй говорит о снятии части наших сил с Юго-Западного фронта, что облегчило там положение противника; третий пункт, который п. Тухачевский считает наиболее важным, – это занятие милых сердцу «Смоленских ворот». Не касаясь последнего пункта, по поводу которого я буду иметь возможность высказаться при анализе июльской операции, остановлюсь на первых двух пунктах, противопоставляя оценке п. Тухачевского мою оценку.

Удовлетворение п. Тухачевского повышением боевого духа подчиненных ему войск связано с его оценкой морального состояния тех дивизий, которые воевали против нас до прибытия п. Тухачевского, в 1919 году. Он пишет, что эти войска не вызывали к себе особого доверия, так как военные неудачи вселили в них некоторую неуверенность и робость перед польской армией. Признаться, я не очень понимаю, каким образом явное поражение в майской операции могло повысить моральное состояние этих войск. Сомневаюсь, чтобы в рядах Красной Армии любовь к «Смоленским воротам» получила такое всеобщее распространение, что несчастная Ореховна смогла заслонить и понесенные потери, и моральный урон от поражения. Вот и п. Сергеев, который более строг и точен в своих наблюдениях, пишет об этом иначе. По его подсчетам, в 53-й дивизии после майской операции осталось 1500 штыков, в 12-й – 1200, а в 18-й – 2000, в то время как в начале операции они имели: 53-я – 3157, для 12-й не имею данных, 18-я – 5000 штыков. Соответственно этому п. Сергеев утверждает, что «53-я и 12-я дивизии были так измотаны тяжелыми боями, что почти в панике отскакивали назад даже при самом слабом нажиме противника… Снижение боевого духа можно было заметить и в 18-й дивизии»[5]. Затем он добавляет, что при перегруппировке войск для новой операции п. Тухачевский приказал лучшие дивизии из тех, что принимали участие в майской операции, оставить в 15-й армии и «отдать численно слабые и морально измотанные дивизии (53, 12, 6, 56-ю) соседним вновь формируемым армиям»[6].

Эти слова представляют совсем в ином свете тот моральный выигрыш, о котором пишет п. Тухачевский. Такое положение вещей сказалось и на начале решающей операции в июле того же года. Я склонен считать, что с этой точки зрения польская армия находилась в лучшем положении, так как майское наступление п. Тухачевского, предпринятое до окончания сосредоточения и преследующее цели, непосильные для собранных войск, привело в окончательном итоге к исчерпанию физических и моральных сил его армии.

Что касается второго пункта, то, по-моему, п. Тухачевский, делая выводы о влиянии майской операции на общий стратегический расклад наших войск, представил дело слишком узко. Эта операция имела более глубокое значение. Что же касается уменьшения количества наших войск на фронте южнее Припяти, то оно было незначительным. Если с этого фронта было снято две с половиной дивизии (4, 15-я и половина 5-й – последняя прибыла к самому концу нашего контрнаступления), то практически немедленно туда были отправлены 3-я дивизия легионеров и три резервных, только что сформированных полка. Таким образом, количественное уменьшение наших войск на Юго-Западном фронте выразилось в едва ли одной дивизии. Значительно большее значение имело выдвижение к линии фронта всех глубоких резервов, а в дальнейшем удержание генералом Шептицким всех сил, выведенных в резерв, на удалении всего 10–30 км от фронта. Тем самым группировка войск приобретала форму того самого кордона, на слабые стороны которого так рассчитывал п. Тухачевский.