Лавка забытых иллюзий - Сергей Литвинов

А дед пусть гуляет на Каботажке, ха-ха! Кстати, я всю жизнь до самого последнего времени думал, что это название происходит от слова каботаж[3] (а как иначе?!), которое, в свою очередь, как сообщает Википедия, восходит к испанскому «кабо», то есть мыс.

Однако недавно, побывав в Стамбуле, я узнал, что там есть набережная, и целый жилой район, и станция метро, что называются Каботаш! При том, что этимология турецкого Каботаша совершенно иная. Слово произошло, сообщают путеводители, от турецких слов «Каба» — камень и «Таш» — грубый.

Поразительная история! Оказывается, ровно на противоположной стороне Черного моря, в бывшем Константинополе — Царьграде, имеется своя Каботажка — точнее, КаботаШка!

Дед мой ни в каком Стамбуле, как и все советские люди, ни разу не был — откуда же он взял это название? Почему именовал пристань именно Каботажкой (или Кабаташ-кой) — а не пирсом, молом, набережной или морвокзалом, как все вокруг? Увы, теперь уже и не спросишь — некого спрашивать.

Я до сих пор считаю портовые города самыми красивыми на Земле. Когда родители решили, что в третьем классе я буду учиться в Новороссийске, у бабушки с дедушкой, я обрадовался. Там было море и уютный двор. Там не нужно шататься после школы одному — бабушка вышла на пенсию и могла покормить внучка и приголубить. А главное, я любил бабушку и дедушку.

Тогда я даже себе не признавался, но я их любил, пожалуй, сильнее мамы с папой. Сейчас я думаю, а что здесь такого, все говорят, что внуков бабушки-дедушки любят больше, чем собственных детей. Немудрено, что и внуки отвечают «грэнд-парентсам» взаимностью.

Точнее сказать, я любил бабушку и дедушку не так, как родителей. Иначе — как-то безоглядней и одновременно тоньше и уверенней, чем родителей.

Любовь ко мне родителей была более требовательной. Я должен был многое делать для того, чтобы ее оправдывать. Мне полагалось ходить в школу, хорошо учиться, не лениться, заниматься музыкой, читать книги. Однако бабушка с дедушкой любили меня (я чувствовал), каким бы я ни был, и продолжали бы любить, что бы я ни делал и как бы себя ни вел. Их любовь не требовалось подтверждать ежедневными достижениями. И от этого мне было с ними легче, проще и спокойнее.

А любовь к родителям была какая-то яркая, страстная, трепетная. Помню — чуть ли не тогда же, летом, когда меня намеревались перевести учиться в Новороссийск, — я проводил каникулы, как всегда, у бабушки с дедушкой. Потом в отпуск приехали родители, и это, конечно, было восхитительно. С ними отдыхать оказалось намного интереснее. Начать с того, что мы могли завиться — как тогда это называлось с легкой руки деда — на пляж на Косу, или в Кабардинку, или в Южную Озерейку. Купались там весь день напролет. Папа учил меня плавать с маской. У него было подводное ружье, которое стреляло гарпуном-трезубцем с помощью резиновой ленты. Он в маске, с ластами и трубкой уплывал в море минут на сорок — охотился. Мама брала с собой еду: помидоры, хлеб и сваренные вкрутую яйца. Мы перекусывали на пляже и иногда даже позволяли себе купить шашлычки, которые жарились и продавались тут же на деревянных мини-шампурах. Папа учил меня нырять, а еще мы с ним ходили в небольшие походы — проще говоря, лазили по окрестностям.

Отдых с родителями не имел ничего общего с чинными походами на пляж, которые совершали со мной обычно бабушка и дедушка. Начать с того, что старички не купались сами: на горпляже им, видите ли, было грязно, а на Косу ездить далеко. Шашлычков и даже пирожков они не покупали, квасом из бочки меня не поили: дорого, антисанитария, к тому же дома ждет прекрасный обед. А главное, с бабушкой или дедушкой я воспринимал себя как поднадзорный, которого вывели на прогулку за хорошее поведение. С родителями я как будто бы развлекался со своей ровней. Да и дед с булечкой вздохнули облегченно: я перестал приставать к ним, чтобы меня отвели на пляж. (Одному ходить на море категорически возбранялось.)

Когда мы втроем с мамой и папой выходили из дому и направлялись на ту самую Каботажку, чтобы сесть на катер и поехать на пляж, старички выходили на балкон и трогательно махали нам вслед. Как я понимаю сейчас, они испытывали большое облегчение оттого, что наконец-то остались одни. А когда мы возвращались под вечер, выспавшийся и заметно повеселевший дед неизменно спрашивал меня, сколько я заплывов совершил, то есть искупался. И я гордо ему рапортовал: «Семь!.. Восемь!.. Девять!..» — а дедуля делано восхищался или ужасался.

Спустя двадцать лет я приеду в Новороссийск уже в другой роли — родителя. И точно так же, как когда-то мои папа и мама, мы станем отправляться с женой и сыном на пляж — а дед с булечкой будут махать нам с балкона. И вечером совсем старенький дед так же, как тогда — меня, будет спрашивать моего сына, сколько раз тот заплывал. А мне снова — так всегда бывает, когда тебе хорошо — станет казаться, что время идет слишком быстро и отпуска не хватает.

В тот раз с родителями наш совместный отдых очень быстро подошел к концу. И вот они уже должны уезжать. Отпуск у них продолжался — только проводить они его дальше собирались одни: в пансионате со своими взрослыми друзьями. И — без меня. Правда, планировалось, что я тоже приеду к ним в Сочи вместе с булечкой на пароходе. Но когда это еще будет! Только через неделю. А пока мы с родителями расставались.

Они намеревались отплыть из Новороссийска в Сочи с той самой Каботажки на «комете». Судно на подводных крыльях отправлялось рано утром, и провожать родителей я не пошел — простились в квартире. Никогда я еще не испытывал такой горечи от расставания, как в тот раз. Боже, как же я не хотел, чтобы они уезжали! Как же мне с ними было хорошо!

Когда родители ушли (а до Каботажки от нашего дома было минут пятнадцать ходьбы), бабушка с дедушкой улеглись досыпать, хотели и меня уложить, но я предпочел болтаться по квартире. Было очень скучно, тоскливо и горько. Я попытался забыться с книгой — не удалось, или книга оказалась неинтересною.

И вдруг звонок в дверь. Я бегу открывать — вернулись мама и папа. Что, опоздали на «комету»? Нет — оказывается, в море шторм и отплытие задержали до двух часов дня. Какая же была радость: снова встретиться с уехавшими было безвозвратно родителями! Как хорошо было с ними балагурить, опять отправиться на прогулку и даже в магазин! Хотя и саднила червоточинка от того, что это общение внеплановое, почти украденное, и оно опять скоро кончится. И как же я мечтал, чтобы шторм разбушевался не на шутку и мама с папой остались бы со мной еще на полдня, а потом на день, и на два… Кажется, впоследствии, даже в эпоху самых сильных любовных увлечений, не бывало у меня столь сильной жажды отодвинуть предначертанное расставанье.

Однако чудес по просьбам восьмилетних мальчиков не бывает. А молиться я тогда еще не умел. А даже если б умел… В два часа дня шторм на море стал стихать, и родители уехали.

Дальше все произойдет, как планировалось, и через неделю мы поедем в Сочи с бабушкой и снова встретимся с мамой и папой, и я стану ходить с ними на море и в кино. Но все уже будет немножко не то: и оттого, что окажется рядом булечка, и будут присутствовать друзья родителей с девочкой на пару лет меня старше… Все останется хорошо, но — иначе. И когда мне снова придется с ними расставаться, разлука тоже будет язвить — но меньше.