Пять минут между жизнью и смертью - Галина Владимировна Романова

Выгонит он ее! Да выгоняй, мать твою! Кто пойдет за такие гроши в этой консервной банке с утра до ночи сидеть?! Кому на хрен охота летом от жары изнывать, а зимой от холода?! Она бы ушла давно, если бы окна ее квартиры на нее не смотрели. Она за смену-то раз десять сгоняет домой детей проведать. Да за неделю блок-другой своих сигарет спихнуть удается, все к столу подспорье.

А то выгонит он ее! Честный какой! А то она не знает, что про него болтают! Знает, знает, да не скажет никому. Тот человек, который ей рассказал, за болтливость запросто язык подрежет. Помолчит она пока. А уж как соберется уходить, все ему выскажет. Честный какой нашелся!..

Александра осторожно промокнула голое влажное тело тонкой фланелевой простыней. Потом вылила себе на ладонь из красивого оранжевого флакона ароматного масла и принялась втирать в кожу бедер, живота, ног, особое внимание уделялось груди. Втирать надо было долго, тщательно, чтобы масло полностью впиталось и кожа сделалась горячей и чуть розовой, будто тлела тихонько изнутри. Только тогда наступал долгожданный эффект, и прикосновение к собственному телу радовало, ладонь скользила по коже, как по атласу. Потом тогда можно было накинуть на себя легкую домашнюю тунику и пройти в гостиную к телевизору.

Напротив телевизора рядом с любимым глубоким удобным креслом на столике ее уже ждал бокал красного вина, четыре ломтика сыра и три крупные виноградины. Все это Александра готовила заранее, перед тем как пойти в ванную холить себя после долгого нудного трудового дня.

Ну да, ну да, не мешки она ворочала. И за прилавком не стояла, и затылки ничьи не выстригала. Сидела в директорском кресле, просматривала бумаги. Слушала бестолковую бухгалтершу, иногда поддакивала ей, иногда противоречила. Потом просматривала книгу жалоб и предложений. Писала поощрения, если было за что. Или лишала премии, если на то имелись причины. Заставляла секретаршу варить ей кофе, носить из соседнего магазина свежее шоколадное печенье. Обходила свои владения раз по семь-восемь за день. Возвращалась в свой кабинет, смотрела на часы и понимала, что… день снова прожит зря.

Нет и не может ей быть удовлетворения от нудного времяпрепровождения, именуемого работой. Пускай все это принадлежало ей. Пусть она здесь целиком и полностью властвовала, миловала и казнила по собственному усмотрению, могла за день по нескольку раз менять себе прически, но все равно ничто ее не радовало.

Почему? Да потому, что все это было мелким, ничтожно мелким в сравнении с размахом сетинского бизнеса. И доходы соответственно такими же были мелкими и ничтожными в сравнении с его доходами. И тратить она могла также ничтожно мало, в сравнении с тем, что тратила прежде, когда была его женой.

Ах, как она ругала себя теперь, как ругала! Ну что за идиотка была, право, начав требовать к себе внимания, а?! Ну некогда ему, да и господь с ним! Пускай он себе работает, пускай считает что-то, переводит во что-то, инвестирует. Это его работа, забота, бизнес. Он ведь так однажды ей и сказал, пытаясь вразумить ее:

– Сашенька, голубушка, займись чем-нибудь, не приставай ко мне со своим бабским нытьем! Мне некогда!

– А тебе всегда некогда! Всегда! – негодовала Александра и роняла на пол какую-нибудь посуду, и та разлеталась фарфоровыми осколками. – Я для тебя мебель! Я для тебя красивая кукла, которую иногда, когда этого требуют твои дела, ты выводишь в свет! Я так больше не могу, Сетин! Я так больше не могу!

– Не можешь, и не надо, – пожал он однажды широченными плечами в обычной своей сетинской манере, сопровождаемой ленивым равнодушным кивком. – Собирай вещи и топай отсюда, дорогая…

И сколько потом ни билась в истерике Александра, сколько ни умоляла ее простить и не обращать внимания на блажь, вызванную скорее всего ежемесячным синдромом, ничто не помогло.

Сетин был непреклонен. Он ее выставил за дверь.

Да, он что-то выплатил ей, хотя она просила много больше. Помог ей основать свое дело. Даже оборудование завез и ничего не потребовал взамен. Но все это было ничтожно мало, скудно и смешно в сравнении с тем, что она могла бы иметь, прояви она хоть чуточку здравого ума и хитрости.

Ни того ни другого она в тот момент не имела. Это потом уже заматерела, потершись на светских тусовках. Но тогда была дура дурой. Не то что нынешняя сетинская женушка. Вот кто оказался умницей-разумницей. Вот у кого мозгов палата и выдержки столько же.

Он оставляет ее одну дома вечерами? Ну что ж, подумаешь! Он читает ей часами нотации? Ерунда! Он не пускает ее работать? А Саша знала, что Валерия просилась. Так что же, поработает в саду.

В саду Валерия не работала, об этом Александре тоже было известно. Но ей почему-то нравилось себя травить подобным образом, представляя, как ковыряет крохотной лопаточкой нынешняя сетинская жена клумбы с гортензиями. Как вытирает тыльной стороной ладони пот со лба, как заправляет рукой в грязной перчатке непослушные прядки под шелковую яркую косынку. И как спешит навстречу Виталику, когда тот возвращается из своей конторы, держа наперевес корзинку с…

Тьфу ты, чуть не подумала, что с ландышами. Это же совсем другая история. Это не про последнюю сетинскую жену, а про несчастную падчерицу, которую мачеха послала ночью в лес за цветами в дикий мороз.

Сетинская жена ничьей падчерицей не была. В лес ее никто не посылал ни в мороз, ни в зной, ни в дождь, ни в ветер. С корзинкой, полной нежного первоцвета, та не возвращалась и на шее у Виталика не повисала. Все меж ними было тихо, мирно и чинно. Что, собственно, и бесило Александру больше всего.

Неужели из-за денег так прогибается, кусала она губы, часами размышляя о более чем завидном положении своей последней соперницы. Любить-то она его не могла! Любить Сетина невозможно было в принципе. Почему тогда меж ними так все гладко-то? К какому такому соглашению им удалось прийти? Что сумела нащупать в нем Валерия, чего не обнаружили три предыдущих жены?

Ответа у Александры не было. Вернее, он был, и всегда один – все из-за денег. Меркантильной была Валерия эта, меркантильная и хитрая, потому и просидела на троне дольше незадачливых предшественниц.

А им вот хитрости не хватило…

Взяв двумя пальчиками тоненький кусочек сыра, Александра пригубила вино. Подумала, глотнула еще. Потом только заела сыром. Мельком посмотрела в телевизор, снова выпила. Поставила бокал на столик, взяла виноград. Потом перевела взгляд на телефонный аппарат и, позабыв о винограде, потянулась за трубкой.

Набрать Наташу не успела, та опередила.

– Привет, – поздоровалась с обычным томным вздохом, зашелестела чем-то, зашелестела, снова вздохнула и спросила: – Пьешь?

– Пью, – призналась Саша. – А ты?

– И я пью. Ты красное?

– Ага. – Саша проткнула острыми зубками виноградину, втянула с шумом брызнувший сок. – А ты, как всегда, коньяк?

– Коньяк. – Наташа опять вздохнула и пожаловалась: – А винограда нету. А у тебя, я знаю, всегда есть!