The Phoenix Economy - Felix Salmon

различались между странами и регионами внутри стран; вирусологи и эпидемиологи вели массовые дебаты об оптимальной политике. Тем не менее, все были согласны в одном: если политика определена, все должны следовать ей, даже если они считают ее ошибочной. Ученые давали советы правительству, правительство устанавливало правила, а население следовало этим правилам - только так можно было добиться необходимой степени коллективного действия.

Вот почему День свободы в Великобритании был так важен. Дело не столько в самих изменениях в правилах, которые, по правде говоря, были относительно незначительными. Скорее, это был недвусмысленный сигнал, посланный премьер-министром стране: Я больше не лезу в ваши дела; больше нет правил, которым можно следовать.

Несколько месяцев спустя тот же премьер-министр, Борис Джонсон, даже зашел так далеко, что заявил, что людям с Ковидом больше не нужно самоизолироваться. Большинство людей, конечно, все равно самоизолировались; никакого правила против этого не было. Но такие решения были явно сведены к уровню здравого смысла, а не уголовного права - то, на что способно только правительство.

Причина провозглашения Дня свободы была проста: Она была популярна. А причина ее популярности заключалась в том, что англичане ненавидели ждать, пока что-то произойдет, точно так же, как я ненавидел ждать, пока меня назовут по имени в аэропорту Кеннеди.

В конце концов, все обряды объединяет то, что лиминальный период ограничен и известен. "Людям нужно знать, "когда это закончится", - сказала мне в начале пандемии австралийский антрополог, технолог и просто эрудит Женевьева Белл, - потому что быть лиминальным довольно неприятно".

Даже если обряд долгий или болезненный, его участник может увидеть свет в конце туннеля. Ковид был хуже из-за своей непредсказуемости. Вирус не заботился об общественном мнении; он не оттачивался и не оптимизировался на протяжении поколений в дарвиновской битве обрядов, где, в конечном счете, население выбирало только те ритуалы, которые ему нравились и которые оно хотело увековечить. Вместо этого мы увидели, как наши надежды возросли благодаря быстрому появлению вакцин, но были разрушены тем фактом, что простого существования вакцин было явно недостаточно для того, чтобы положить конец пандемии.

Глубоко неприятная ситуация, когда вы знаете, что находитесь в лиминальном периоде, но не знаете, когда он закончится, действительно отличалась в разных странах, но не так сильно, как вы могли бы подумать. В странах с более эффективными стратегиями подавления ковида - в Новой Зеландии или Австралии, скажем, или даже в Греции - действительно были моменты, когда можно было с полным основанием гордиться тем, что удалось взять вирус под контроль. Но иногда эти стратегии проваливались, а иногда они были настолько жесткими, что общественное мнение в целом начало меняться в сторону «немного Ковида - это нормально, не может быть так плохо, как сейчас».

Такое отношение отчасти является результатом продуманной оценки рисков, но оно также гораздо более первично. Как пишет антрополог Мэри Дуглас в книге "Чистота и опасность", которая во многом является продолжением "Обрядов перехода" ван Геннепа, мы естественно боимся лиминальности, потому что «опасность кроется в переходных состояниях». Закрытие скобки, прекращение неопределенности, само по себе заставляло людей чувствовать себя безопаснее, независимо от эпидемиологических фактов на местах.

Другие страны, такие как Вьетнам или Китай, пошли другим путем: Вместо того, чтобы сделать громкое заявление об освобождении своего населения от мучений жизни в постоянном состоянии неопределенности, они удвоили его и сделали его еще более центральной частью своей философии управления . Пандемия заставила все правительства ввести беспрецедентные ограничения на то, как и где живут их граждане. Для авторитарных режимов это было чем-то вроде подарка.

Си Цзиньпин в Китае уже испытывал дискомфорт от степени свободы и неравенства в своей стране; после пандемии он смог начать отслеживать каждого гражданина и даже начал устанавливать такие правила, как максимальное количество времени, которое детям разрешается играть в видеоигры. Это неприятное ощущение потери индивидуальности было для большинства из нас временным, даже если мы не знали, как долго это продлится. В Китае это чувство было гораздо более постоянным.

Что касается Соединенных Штатов, то главное, что можно сказать о том, как страна вошла и вышла из переходного периода Ковида, это то, что в этом не было абсолютно ничего единого. Оцепления начались на побережье - в Сиэтле, Сан-Франциско, в конце концов, в Нью-Йорке - и изначально были введены не федеральными властями и даже не властями штатов, а отдельными муниципалитетами. Федеральное правительство, возглавляемое президентом, находящимся в состоянии постоянного отрицания, ничего не утверждало, оставляя все подобные решения на усмотрение штатов - решение, не имеющее никакого логического смысла, учитывая, что межштатная торговля и путешествия никогда не были запрещены так, как в Австралии, и что границы штатов были абсолютно прозрачны для Ковида.

В результате возникла совершенно новая ось, по которой США могли расколоться - ось, которая коррелировала с политическими разногласиями, но не совсем совпадала с ними. Редко губернаторы штатов США обладали такой властью, и тот факт, что она была для них столь непривычна, означал, что у них было очень мало институциональных возможностей для координации и сотрудничества. Действуя в условиях чрезвычайного положения, они, естественно, ставили на первое место свои штаты, за исключением губернаторов Флориды и Нью-Йорка, которые рассматривали пандемию как возможность привлечь внимание общественности и повысить свой авторитет в стране перед возможным выдвижением на пост президента.

Некоторые губернаторы, в основном республиканцы, руководствовались теми же политическими инстинктами, что и Борис Джонсон: лучшее, что они могли сделать для счастья своих штатов, - это громко заявить, что пандемия закончилась и что все мероприятия в области общественного здравоохранения отменяются. Такие решения были широко популярны среди республиканцев, даже если они привели к тому, что люди с ослабленным иммунитетом и другие люди, избегающие риска, чувствовали себя все более изолированными и напуганными.

В других штатах, включая мой родной Нью-Йорк, тенденция заключалась в том, чтобы решить проблему кажущейся бесконечной лиминальности, переосмыслив ее как новую постоянную норму. Дэн Докторофф, урбанист и бывший заместитель мэра Нью-Йорка, любит говорить, что его первым правилом управления было: "Все временное становится постоянным". В муниципальном управлении очень мало действительно временных решений: Внедрить что-то новое сложно, потому что всегда есть существующие интересы, выступающие против этого, но после внедрения изменить это становится не менее сложно, поскольку новая система теперь имеет свой собственный электорат, состоящий из заинтересованных сторон.

С самых первых недель пандемия была воспринята во многих кругах как возможность раз в жизни осуществить такие фундаментальные изменения, которые были бы практически невозможны в обычное время. В Европе