Германское подполье в 1942—1944 годах - Аллен Даллес

Поначалу высшее германское командование смотрело на нацистов как на выскочек, бездарей и дебоширов. Но когда многие промышленники увидели в гитлеровской демагогии оружие против коммунизма, большая часть офицеров стала относиться к ней как к антидоту от пацифистского интернационализма левых. Динамичный революционный характер нацизма не воспринимался серьезно. Тем не менее по-настоящему генералы были не в восторге от назначения Гитлера канцлером и надеялись, что консерваторы старого пошиба, которые вошли в правительство вместе с нацистами — Гутенберг, Нейрат, Сельдте, Папен, — постепенно подсидят этого «бездарного капрала» и, в конце концов, возьмут его под контроль и раздавят.

Случилось прямо противоположное. С помощью своего ловкого и амбициозного министра обороны фельдмаршала Вернера фон Бломберга Гитлер обманул группу высших офицеров обещаниями крупного перевооружения армии и возвращения привилегий офицерского сословия, которыми оно пользовалось при кайзере. Одним из первых и самых преданных новообращенных стал генерал Вальтер фон Рейхенау. Другие генералы, такие как Браухич, Бок, Рунштедт, Лееб и Лист, заняли удобную позицию, заявляя, что рейхсвер вне политики. Чего нельзя сказать про генерала фон Шлейхера, человека политизированного и познавшего вкус власти во время короткого периода пребывания в должности канцлера. Он утверждал, что военные должны иметь решающее влияние в германской политике, и как следствие — вполне логичное — стал первой заметной жертвой нацистов среди военных.

Первоначальное отношение к власти нацистов со стороны тех офицеров, которых интересовала только профессия, хорошо описано начальником экономического управления германского военного министерства генералом Томасом, который позднее примкнул к заговору против Гитлера. В 1945 году, в первую годовщину покушения 20 июля и после того, как он был освобожден союзниками из нацистского концлагеря, Томас написал своей жене:

«Я усердно трудился, выполняя свою работу, поскольку сознавал, что безоружная Германия не могла существовать в окружении хорошо вооруженных стран, и в этом была опасность для мира. Вопреки Версальскому договору западные державы не разоружились, а Россия вооружилась до крайности. Следовательно, нужно было что-то делать и в Германии. Когда весной 1936 года Гитлер вновь ввел воинскую повинность, западные державы не возражали. Оккупация Рейнланда прошла без последствий, если не считать подписания Англией военно-морского соглашения с Гитлером. В результате каждый разумный немец понял, что западные державы видят в Германии бастион против большевизма и приветствуют ее перевооружение».

В аффидевите маршала фон Бломберга, зачитанном перед международным трибуналом в Нюрнберге, он описал отношение немецких генералов к нацистам после их прихода к власти следующим образом:

«До 1938–1939 годов генералы не возражали Гитлеру. Не было никаких причин возражать ему, поскольку он добивался тех результатов, которых они желали. Затем некоторые генералы начали осуждать его методы и утратили уверенность в разумности его суждений. Однако в целом они не смогли предпринять каких-то определенных действий против него, хотя некоторые попытались это сделать, за что в результате поплатились жизнью».

Кровь, пролившуюся 30 июня 1934 года, часто объясняют как уничтожение внутри нацистской партии тех наивных, которые всерьез воспринимали социалистическую фразеологию Гитлера и ее главных выразителей Рёма и Грегора Штрассера. Но это лишь одна часть ответа. Другая состоит в том, что бойня была направлена одновременно и против консерваторов Папена, и против политизированной части армии, возглавляемой генералом Шлейхером. В ходе чистки 1934 года стала очевидна степень распространения нацистской заразы среди генералов. Наиболее амбициозные из них, прежде всего Бломберг и Рейхенау, сотрудничали с нацистами. Другие сохраняли толерантное молчание, тогда как Шлейхер и его политический соратник Бредов были убиты. Генералов вознаградили. Гитлер навсегда отказался от попытки создать из отрядов штурмовиков (СА) военного соперника рейхсвера.

Через месяц умер президент Гинденбург, оставивший в качестве своей последней воли, по поводу которой ходило множество слухов, рекомендацию, чтобы Гитлер, будучи канцлером, стал также его преемником на посту президента. Было ли его завещание фальшивкой, как утверждают многие, или оно стало порождением сознания старого больного человека (его поместье в течение года охраняли эсэсовцы, и, кроме нацистов, практически никто не имел туда доступа), уже не имело для Германии никакого значения. Гитлер сразу же объединил обе должности в своих руках, легализовав, таким образом, наименование «фюрер», и объявил, что каждый, кто служит в вооруженных силах Германии, обязан принести клятву верности лично Адольфу Гитлеру. Вскоре после этого свастика, раньше являвшаяся символом только нацистской партии, а не рейха, была вышита на серых армейских мундирах и на официальном флаге Германии. Никто не возражал.

В такую циничную эпоху, как наша, мы склонны невнимательно относиться к тому, какое значение придавал своей клятве немецкий офицерский корпус. В действительности она стала важным фактором нацистского контроля над вермахтом. Ниже приведен буквальный перевод клятвы, как он была учреждена Гитлером:

«Давая эту святую клятву, я клянусь Богом, что буду беспрекословно подчиняться фюреру германского рейха и его народа, Верховному главнокомандующему германскими вооруженными силами Адольфу Гитлеру, и что, как храбрый солдат, я буду в любое время готов отдать жизнь за эту клятву».

Если бы немецкий офицерский корпус давал эту клятву своей стране, ее конституции или народу Германии, Гитлер не смог бы так долго оставаться в безопасности. Лишь немногие генералы не приняли такой примитивной концепции и поставили свой долг перед страной выше этой клятвы.

В ходе расследования в Нюрнберге генерал Франц Гальдер, который позднее стал преемником генерала Бека на посту начальника Генерального штаба сухопутных войск и который не раз был на пороге того, чтобы действовать в интересах заговора, так объяснял стоявшую перед ним дилемму:

«Гальдер. Вы упрекаете меня в том, что я вопреки своим обязанностям пытался свергнуть Гитлера и что я был готов свергнуть Гитлера.

Следователь. Пожалуйста, будьте уверены, что если бы я и стал вас в чем-то упрекать, то лишь в том, что вы не свергли Гитлера.

Гальдер. Могу я высказать личное соображение? Я последний представитель мужского пола из семьи, члены которой в течение трехсот лет были солдатами. Я знаю, что такое воинский долг. И еще я знаю, что в словаре немецкого солдата не существует таких слов, как «измена» и «заговор против государства». Передо мной встала чудовищная дилемма человека, обязанного исполнять воинский долг и долг, который я считал более высоким. Множество моих старых товарищей оказались перед такой же дилеммой. Я выбрал решение в пользу долга, который считал выше. Большинство моих товарищей сочли, что долг перед флагом выше и важнее. Будьте уверены, это худшая дилемма, которая может встать перед солдатом. Вот что я хотел объяснить».

Сила этой клятвы и как принуждения к лояльности, и как прикрытия для апатии и страха давала о себе знать до самых последних дней