Тихий Дон Кихот - Дмитрий Вересов

К золотой медовухе Акулина подала на стол постный борщ прямо в чугунке, овощное рагу и, как всегда, огромное блюдо свежей выпечки.

– В обыкновенной кастрюле все кипит и вылетает вверх, не задерживаясь, – сказал Перейкин, – а в русском чугунке ходит по кругу. Потому и вкус совсем другой, особый… Жаль, отец Макарий сегодня медовухи сторонится, но не будем его искушать…

Пили одни гости. Над столом повис крепкий медовый запах откупоренного лета. Луговое разнотравье, ягодный настой, солнечный припек разом вырвались из бутыли, как сказочный джинн. От крепкой медовухи, а может, от перелета из зимы в лето, у Ани закружилась голова. Помимо воли, лицо ее стало расползаться в глуповатой улыбке, а скоро Аня почувствовала, что и вовсе превратилась в одну блаженную улыбку, повисшую над трапезным столом. В ленивую, расслабленную голову лезли одни назывные предложения: Улыбка. Чеширский кот. Алиса в Стране чудес. В переводе Набокова Аня. Аня в Стране чудес…

В руках Перейкина вдруг появилась гитара. Он что-то стал рассказывать, одновременно подтягивая колки, сопровождая свою речь струнным перебором, как на литературном вечере. Потом запел довольно обычным голосом, но с таким чувством и удовольствием, что всем захотелось и слушать, и подпевать одновременно. И хотя песня была его собственного сочинения, то есть слов ее никто не знал, Акулина приладилась допевать за Перейкиным окончания слов.

Даже через медовое опьянение Аня расслышала в песне Владислава множество нелепостей, откровенных заимствований и литературных штампов. Тема тоже была довольно расхожей: зима, деревенская околица, девушка с пустым ведром, студеный колодец… В какой-то момент она перестала следить за текстом и почувствовала, что падает в этот темный колодец, как Алиса или набоковская Аня. Голова стала перевешивать, и чтобы не лететь вверх ногами Аня очнулась.

Ее настоящая, не кэрролловская, не набоковская голова, ткнулась в плечо Корнилова. Этот жест был вполне нормальным и не выдавал ее опьянения окружающим. Жесткое плечо мужа было неудобно, оно двигалось, волновалось, сопровождая убедительную речь, к кому-то обращенную.

– Ты, Миша, боишься женщин, – услышала Аня голос Влада Перейкина, – поэтому ты несвободен.

– Это я боюсь женщин?

Аня почувствовала, как пальцы мужа подергали ее за ухо и стали приближаться к носу. Руки ее еще не слушались, поэтому она решила защищаться зубами, но агрессор успел отдернуть руку.

– Вот видишь! – обрадовался Перейкин. – Вот как боишься! Аню, свою жену, боишься…

– Аню я не боюсь, – возразил Корнилов и дернул плечом.

– Перестаньте говорить обо мне в третьем лице, – пробормотала Аня. – У меня от этого голова идет кругом, как в чугунном котелке…

– Святые отцы ушли на службу? Давай, Миш? А то я от медовухи уже жужжать начинаю, – Перейкин откуда-то из-под стола достал бутылку французского коньяка. – Акуль, ты не выдавай нас… Говорю, не выдавай нас! Наш человек, проверенный…

Акулина нырнула в свою заветную дверь и вынырнула уже со множеством холодных закусок на подносе.

– Ну, зачем ты? Это же не водка, – вздохнул Владислав, но блестящий грибочек все-таки подцепил кончиком ножа. – Акуля, вот разведусь в этот раз, заберу тебя отсюда. Пойдешь за меня замуж? Куда ты все время убегаешь?.. Думаешь, Миш, я треплюсь? Возьму вот и женюсь, сделаю ей операцию, выпрямлю нос. Ты мне еще завидовать будешь.

Они выпили сразу помногу, захрустели солениями.

– Я иногда тоскую о тех женщинах, еще не эмансипированных, – заговорил Перейкин, оглядываясь на дверь и разливая коньяк в чайные кружки. – Представь себе жену, которая ничего не понимает из нашей беседы. Разумом совершенное дитя! Пробка! Но сердцем зато чувствует все. Ты бы хотел такую жену?

– Согласен, – ответил Корнилов, но не на последний вопрос. – Кто сказал, что логический ум – не порок, а добродетель? Женская логика, женская логика… Не нужна женщине логика. В этом ее добродетель…

– Вот ты и попался! – обрадовался Перейкин. – Как там у вас, следователей, говорят? Вот я тебя и расколол. Скажи мне теперь, что ты не боишься женщин?.. Вот ты говорил про богатство, большие деньги. Тебя это мучает, а меня нет. Я сегодня такой же свободный, как и раньше, когда работал училкой на полставки…

– Училкой?

– Ну, учителем, – поправился Перейкин. – Сначала основы философии и религии гимназистам преподавал, а потом английский. Ко мне на уроки даже учителя приходили, послушать про дзен-буддизм и ницшеанство.

– Не сомневаюсь, – буркнул Корнилов.

– Не сомневаюсь, – повторил за ним Перейкин. – Тебя вот мучает, что ты не можешь такую женщину, как Аня, обеспечить? Особняк, яхта, заграница… Мучает? Ломает? Не хочешь, не отвечай. А мне совершенно это неважно. Светка, конечно, без этого уже прожить не может, а я могу. И без нее могу. Ведь это здорово, что мы сначала испытываем влечение, страсть, бурю, а потом охлаждение, разочарование, успокоение. Этот закон природы прекрасен. Потому и умирать вовремя не страшно. Ниточки ослабнут, перетрутся. Что тут терять? Главное ведь с тобой так и останется навсегда…

– Я тебе не верю, – сказал Михаил.

– Что душа бессмертна?

– Нет, что для тебя все это так просто: деньги, собственность, особенно, семья, отношения с женой.

– А вот я женюсь на Акулине, тогда увидишь, – ответил Перейкин и выпил, не дожидаясь собеседника.

– Какая свобода? Тебя деньги никуда не отпустят, даже если ты задумаешь все бросить, все свои коммерческие дела послать подальше. Они тебя найдут в скиту, в деревне рядом с Акулиной и предъявят счет.

– Человеку многое не дано, – ответил Владислав, хотя и не сразу. – Но вот способность уходить никто от него отнять не может. Человек всегда, в любой момент жизни, может сделать выбор. Ты знаешь, что такое женщина?

– Кто такое, – попыталась поправить его Аня. – Кто такая…

– Кто такая, – принял поправку Перейкин. – Вот Аня кто?

– Дурацкий вопрос, – сказал Корнилов.

– Сам ты дурацкий, – боднула его головой Аня.

– Аня – это судьба. Твоя, его, моя тоже…

– Ты-то тут при чем? – не согласился Корнилов.

– Я – судьба, я своих не забуду питомцев, – пропела в этот момент Аня на мотив известной песни про космонавтов.

Мужчины подхватили, а Перейкин тут же стал аккомпанировать на гитаре. Началась какая-то импровизация из песен и фраз незаконченного разговора.

– Отец игумен идут! – прервал их испуганный крик Акулины, которая принялась торопливо сметать все лишнее со стола и делать страшные глаза.

От резкой остановки голова у Ани опять закружилась. Перед ней поплыли какие-то слова, фразы, словно застывшие на морозе или вылепленные из теста. Одну из них она узнала и улыбнулась ей приветливо:

– Я – судьба…