Река, выходящая из Эдема. Жизнь с точки зрения дарвиниста - Ричард Докинз

Теперь давайте представим себе, будто мы отправились на машине времени в прошлое: скажем, в заполненный зрителями Колизей, или на базар в Уре, или куда-нибудь еще раньше. Оглядите толпу, так же как мы делали это в нашем воображаемом современном концертном зале, и отдайте себе отчет в том, что всех этих давно умерших людей можно разделить на две, и только две, категории: на ваших предков и всех остальных. Данное наблюдение достаточно очевидно, но оно подталкивает нас к знаменательному выводу. Если забраться достаточно далеко в прошлое, то каждый, кто вам повстречается, будет приходиться предком либо любому человеку, живущему в 1995 году, либо вообще никому из наших современников. Никаких промежуточных вариантов. Каждый индивидуум, который попадется вам на глаза, как только вы вылезете из своей машины времени, будет прародителем или всему человечеству, или вообще никому.

Шокирующая мысль, но доказать ее проще простого. Все, что нам нужно, — это отправить нашу воображаемую машину времени на абсурдно большое расстояние, скажем, на триста пятьдесят миллионов лет назад, когда нашими предками были кистеперые рыбы, которые обладали легкими и как раз начинали выходить из воды и превращаться в амфибий. Если некая конкретная рыбина — мой предок, то невозможно себе представить, чтобы она не была при этом и вашим предком тоже. Иначе пришлось бы признать, что цепочка предков, ведущая ко мне, и цепочка, ведущая к вам, независимо, ни разу не пересекаясь, проэволюционировали из рыб в земноводных, из земноводных в пресмыкающихся и так далее: в млекопитающих, приматов, человекообразных обезьян и древних людей, придя к настолько сходным результатам, что мы с вами можем разговаривать друг с другом, а если мы разного пола, то и скрещиваться. То же будет справедливо и для любых двух случайно взятых человек.

Нам удалось доказать, что если углубиться достаточно далеко в прошлое, то любая особь, какую мы встретим, будет приходиться предком либо каждому из нас, либо не будет им приходиться никому из сегодняшних людей. Но какое расстояние подразумевается под «достаточным»? Нам определенно не нужно добираться до кистеперых рыб — это было reductio ad absurdum, — но все же насколько далеко в прошлое придется перемещаться, чтобы дойти до общего предка всех людей, живущих в 1995 году? Этот вопрос намного сложнее, и именно к нему я собираюсь сейчас перейти. На него уже нельзя ответить умозрительно, не вставая с дивана. Тут понадобится подлинная информация: точные цифры, взятые из сурового мира конкретных фактов.

Сэр Рональд Фишер, грандиозный английский генетик и математик, которого можно в равной степени считать и величайшим последователем Дарвина в XX веке, и отцом современной статистики, писал в 1930 году:

Только географические и другие барьеры на пути свободного скрещивания между расами… помешали всему человечеству, исключая последние 1000 лет, иметь практически идентичное происхождение. Если исключить последние 500 лет, то различие в происхождении представителей одной и той же нации будет крайне мало; если исключить последние 2000 лет, то, по-видимому, единственными оставшимися различиями были бы различия между выраженными этнографическими расами; этнографические расы… и в самом деле могут быть достаточно древними образованиями, но и этот случай может быть верен только при условии, что на протяжении долгих лет диффузия крови между отдельными группами практически отсутствовала[9].

Если вернуться к понятиям нашей аналогии с рекой, то Фишер, в сущности, прибегает к тому факту, что все гены, принадлежащие не разделенной географическими барьерами расе, «текут» в одной «струе». Но когда он, чтобы оценить давность расхождения рас, обращается к конкретным числам — 500 лет, 2000 лет, — ему приходится делать допущения. В его время необходимые факты еще не были известны. Сегодня же, благодаря молекулярно-биологической революции, мы скорее страдаем от избытка сыплющихся на нас фактов. Именно молекулярная биология познакомила нас с обаятельной африканской Евой.

ДНК сравнивали не только с цифровой рекой. Также напрашивается сравнение ДНК каждого человека с семейной библией. ДНК представляет собой очень длинный текст, написанный, как мы знаем из предыдущей главы, четырехбуквенным алфавитом. Эти буквы, тщательно скопированные, пришли к нам от наших предков, и только от них, с поразительной точностью воспроизводя наследие даже очень далеких прародителей. Сравнивая тексты, сохранившиеся в разных людях, можно было бы выявить степень их родства и добраться до общего предка. У более дальних родственников — скажем, у норвежцев и австралийских аборигенов — обнаружатся различия в большем количестве слов. Исследователи проделывают подобную работу с разными вариантами библейских текстов. К сожалению, в случае с архивами ДНК имеется помеха: половой процесс.

Половой процесс — это кошмар архивариуса. Вместо того чтобы оставлять унаследованные от предков тексты неприкосновенными, подверженными разве только неизбежным случайным повреждениям, он энергично набрасывается на них, преднамеренно путая все следы. Ни один слон в посудной лавке не способен натворить такого бедлама, какой царит в ДНК-архивах по милости полового процесса. Ни один исследователь Библии не сталкивается ни с чем подобным. Нет, если он изучает происхождение, скажем, Песни песней Соломона, то ему, конечно же, известно, что на самом деле она не такова, какой нам кажется. В ней встречаются странные несвязности, позволяющие предположить, что в действительности Песнь песней представляет собой сшитые вместе фрагменты нескольких различных поэм, причем только некоторые из них имели эротический характер. Немало там и ошибок — мутаций, — особенно переводческих. «Ловите нам лисиц, лисенят, которые портят виноградники…»[10] — это неправильный перевод, хотя частое цитирование сделало его запоминающимся и по-своему более привлекательным, чем, наверное, было бы более точное «Ловите нам крыланов, крыланят…».

Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей…[11]

Поэзия здесь восхитительна, и мне неприятно портить впечатление от нее замечанием, что мы опять имеем дело с явной мутацией. Замените «горлицу» на «голубя», как это делается в точных, но тяжеловесных современных переводах, и вы убьете всю музыку стиха. Но это все мелкие ошибки, легкие искажения, неизбежные для документов, которые не печатались тысячными тиражами и не выжигались с высочайшей точностью на поверхности компьютерных дисков, а многократно переписывались от руки простыми смертными, имевшими дело с редкими и подверженными порче папирусами.

Ну а теперь в игру вступает половой процесс. (Нет, не в том смысле, в каком он упоминается в Песне песней.) Тот половой процесс, о котором пишу я, берет половину одного документа и как попало разрывает ее на мелкие кусочки, а затем перемешивает их с аналогичным образом искромсанной половиной другого документа. Именно такое невероятное деяние — даже, как нам может показаться, акт вандализма — совершается всякий раз, когда образуется половая клетка. К примеру, при формировании у мужчины сперматозоидов те хромосомы, что он унаследовал от отца, объединяются с хромосомами, полученными от матери, и обмениваются большими участками. Хромосомы ребенка — это непоправимо перепутанная мешанина из обрывков хромосом его дедушек и бабушек, а также, выходит, и всех более далеких предков. При передаче предполагаемых древних текстов сквозь поколения могли уцелеть отдельные буквы, в крайнем случае какие-то слова. Но главы, страницы и даже абзацы разрывались и перемешивались с такой беспощадной эффективностью, что пытаться восстановить по ним прошлое практически бесполезно. В том, что касается истории предков, половой процесс — это плотная дымовая завеса.