Цитатник бегемота - Ярослав Смирнов

— Значит, и вы, Курт, не понимаете…

Он вздохнул еще раз, но, бросив взгляд на надутого Кляйна, заговорил:

— Иисус Навин — один из славнейших иудейских рыцарей, коих в истории было ровно трое…

— Но-но-но, — перебил его Кляйн. — Профессор, вы, похоже, совсем с ума сошли? Какие…

— Не перебивайте меня! — обозлился вдруг профессор. — Неуч вы и невежда! Германская рыцарская традиция насчитывает трех великих иудейских рыцарей, трех язычников и трех христиан! И это знает любой, по крайней мере любой грамотный член СС!..

Кляйн открыл было рот, но тут же закрыл его и потупил взор. Иван готов был поклясться, что оберштурмбаннфюрер собирается покраснеть.

Профессор некоторое время ждал от Кляйна возражений, не дождался и продолжил тоном ниже:

— Так вот, было три рыцаря из иудеев… Об их деяниях мы знаем из Библии. Первым из них был Иисус, сын Навина…

— Действительно, — пробормотал Кляйн, — теперь я что-то начинаю припоминать…

— …который прославлен тем, — продолжал профессор невозмутимо, — что, приняв от Моисея бразды правления сынами Израилевыми, повел их в землю, которую дал Он им… И много земель было захвачено, и много городов разрушено… в том числе и Иерихон.

— А при чем тут я? — спросил Иван.

Профессор внимательно посмотрел на него. Ивану показалось, что темная пустота, спрятавшаяся было в глубине его глаз, снова готова явить себя миру.

— Слышали ли вы, дорогой барон, — негромко спросил профессор, — как зовут нашу хозяйку?

Иван отвел взгляд. При упоминании об этой женщине неприятный холодок шевельнулся в его душе.

— Слышал, — буркнул он неохотно. — И что?

— Ее зовут Рахав, — сказал профессор. — Иначе — Раав… И все погибнут в проклятом городе Иерихоне, кроме нее и тех, кто будет в доме ее…

Ивана передернуло.

Голоса, поселившиеся в его голове, снова пробудились, настойчиво нашептывая, убеждая и успокаивая: они звенели и шипели, гудели, бухали, стонали, говорили: их было много, и они предлагали ему выбрать… Они манили за собой, звали и увещевали: Иван чувствовал себя то мелким и ничтожным, то значительным и сильным; он то проваливался в ледяную бездну, то взлетал высоко-высоко; он был невесомым и тяжелым, прозрачным и непроницаемым, он пытался уйти — и снова возвращался, пусть и ненадолго…

Он вернулся в дом, приютивший его; бессмысленная тоска, одолевшая было, ушла, что-то прогнало ее, пусть и на время.

Профессор смотрел на него так, словно вместе с ним слышал эти самые настойчивые голоса.

Дудки, подумал Иван, злобно глянув на фон Кугельсдорфа. Опоили небось гады меня чем-то… ну ничего! Спецназ просто так не сдается… Я вам устрою доставку этого самого талисмана по назначению!..

Он улыбнулся и расправил плечи, с радостью осознав себя солдатом великой армии. Мы еще повоюем, подумал он с бешеным весельем и посмотрел на немцев.

Им, казалось, не было до него никакого дела.

Иван открыл было рот, чтобы заговорить с профессором, но тут появилась сама хозяйка.

— Я приготовила вам ночлег, — сказала она, глядя на Ивана и улыбаясь. — Комнаты наверху…

— Мы пробудем у вас шесть дней, — сказал профессор и дернул щекой. — Деньги заплатим сейчас…

С этими словами он высыпал из кошеля горсть серебряных монет. Брови хозяйки поползли вверх.

— Вы и вправду богаты, чужеземцы, — весело сказала она. — Не беспокойтесь, за свои деньги вы получите все, что пожелаете…

Прошел один день, потом другой, потом — третий… Они почти не выходили в город. Только один раз Иван, профессор и Кляйн поднялись на стену, чтобы посмотреть на войско, осадившее Иерихон.

Настроение горожан менялось. Сначала в их сердца вселился страх при виде многочисленного войска, потом же, увидав, что противник медлит, осажденные приободрились. Недоумение у них вызвала странная процессия, изо дня в День ходившая по периметру стены и оглашавшая все вокруг пронзительным звуком труб, но потом это недоумение прошло, уступив место насмешкам.

А звуки труб тем временем становились все настойчивее и настойчивее, проникая сквозь стены в самый город, наполняя дрожью дома, заставляя трепетать деревья и разгоняя птиц с помоек, принося тревогу и неуверенность, помрачая разум…

Иван и немцы стояли на стене, глядя вниз — туда, где раскинулись шатры осаждающих, где в лучах яркого солнца остро блестели наконечники копий и медные бляхи на щитах воинов грозной армии; воины стояли, опаляемые полуденным светилом, стояли молча, неподвижно и уверенно.

— Идут, — негромко сказал Кляйн.

Показалась процессия, обходившая город. Звуки труб стали нестерпимыми для уха, проникли в мозг, в сердце, в желудок. Иван почувствовал, как волосы на его голове зашевелились.

— Смотрите, — неожиданно сказал профессор, указывая куда-то рукой. — Вот он, Иисус Навин!..

Иван поглядел туда, куда указывал профессор. Впереди процессии шли вооруженные люди, за ними — семеро в ярких одеждах, очевидно, священники: они-то и трубили в трубы, — Да где же? — недовольно спросил Кляйн.

— Вот, вот, — быстро заговорил фон Кугельсдорф — трубачи… видите — ковчег завета!.. А за ним, сразу за ним…

Иван всмотрелся.

Шел человек, высокий, пожилой, с горделивой осанкой. Ветер развевал его длинные белые волосы, трепал полы одежды.

— Солнце отдыхало, угнездившись на мече его, — пробормотал профессор.

Он умолк и провел рукой по волосам. Иван удивился: раньше он не замечал у Кугельсдорфа такого жеста.

— Да, — продолжал профессор, — это он… Когда Моисей вывел евреев из Египта, то был уже не в силах вести их дальше, и призвал он тогда Иисуса, и возложил Моисей на него руки свои, и преисполнился Иисус духа премудрости, и повиновались ему сыны Израилевы, и делали так, как повелел Господь Моисею…

— Евреи, — с досадой сказал Кляйн, — опять эти евреи.

Профессор улыбнулся и умолк. Иван глянул на обоих с интересом.

— Пойдемте, — после паузы сказал Кляйн. — Нас ждут.

— Завтра- седьмой день, — тихо, как бы про себя, сказал профессор. — Иерихон будет взят и разрушен…

Оберштурмбаннфюрер сильно поморщился, но промолчал.

В этот вечер жители города были как-то по-особому, нездорово веселы. Кругом было шумно; тут и там раздавались хмельные песни, хохот, громкие крики. Весь город был ярко освещен: факелы горели повсюду, и в их колеблющемся свете мелькали неверные изломанные тени. Казалось, люди напоказ выставляли небрежение опасностью, темнотой и страхом. Единственные, кто не стеснялся бояться, были животные. Собаки, которые все последние дни выли, не переставая, вдруг умолкли и затаились; напротив, домашняя скотина впала в буйство. Коровы мычали без перерыва, жалобно и страстно; овцы беспокойно блеяли, волнуясь в своих загонах; ослы орали дурными голосами, словно хотели сами себе разорвать легкие… А птиц уже давно не было в городе…