Затерянный горизонт - Джеймс Хилтон

Маллинсон вдруг встрепенулся и поспешил к пилотской кабине с криком:

— На земле мне этот субъект не страшен, сейчас я ему покажу!..

Остальные с опаской наблюдали за ним, озадаченные этим бурным приливом энергии. Конвей рванулся было вслед, но опоздал. Впрочем, через несколько минут молодой человек спрыгнул на землю, держась за руку, и судорожно забормотал:

— Странное дело, Конвей… Не пойму, заболел он что ли, или умер. Слова из него не выжмешь… Пистолет я на всякий случай забрал.

— Дайте-ка сюда, — сказал Конвей.

Голову все еще саднило от удара, но он усилием воли заставил себя двигаться. Из всех возможных ситуаций эта — по времени, месту и обстоятельствам, с его точки зрения, была наихудшей. Конвей подтянулся на негнущихся руках и заглянул в тесную пилотскую кабину. Сильно пахло бензином, и он побоялся чиркнуть спичкой. В полутьме можно было разглядеть фигуру летчика — тот сидел скорчившись, уронив голову на приборную доску. Конвей встряхнул его, расстегнул шлем и ослабил ворот рубашки. Потом обернулся и произнес:

— С ним действительно что-то случилось. Нужно вынести его наружу.

Внимательный наблюдатель заметил бы, что и с самим Конвеем что-то произошло. Голос его окреп и зазвучал тверже. Не чувствовалось больше, что его обуревают глубокие сомненья. Время, место, холод, усталость отступили на задний план. Появилось дело, с которым необходимо было справиться, и верх взяла практическая сторона его натуры.

Барнард и Маллинсон помогли Конвею поднять пилота с сиденья и опустить на землю. Он был жив, но потерял сознание. Конвей не особенно разбирался в медицине, однако, как и большинство людей, которым довелось пожить в дальних странах, кое-что определить мог. Симптомы были ему в основном ясны.

— Вероятно, сердечный приступ под воздействием большой высоты, — поставил он диагноз, наклонившись над незнакомцем. — Здесь мы едва ли сумеем ему помочь — от этого адского ветра спасу нет. Давайте-ка лучше перенесем его в самолет, да и сами укроемся. Совершенно непонятно, где мы находимся, а трогаться с места до утра бесполезно.

Все без звука согласились с диагнозом и предложением Конвея. Даже Маллинсон не стал перечить. Они перенесли неподвижное тело в кабину и положили в проходе между сиденьями. Внутри было не намного теплее, чем снаружи, разве что здесь их не доставали порывы колючего ветра. Совсем скоро ветер стал их главной заботой — под его аккомпанемент прошла изнурительная ночь. То был не просто сильный и холодный ветер. Это был дикий зверь, хозяин здешних мест, который бушевал в своих владениях. Он немилосердно тряс и швырял тяжелую машину, и когда Конвей выглянул наружу, ему показалось, что ветер закручивает вихрем лучи звездного света.

Пока Конвей, чиркая спичками, в тесноте и полумраке пытался осмотреть незнакомца, тот лежал пластом. Осмотр мало что дал.

— С сердцем у него неважно, — произнес Конвей наконец.

И тут всех поразила мисс Бринклоу:

— Может быть, вот это подкрепит беднягу, — снисходительно предположила она, порывшись в сумочке. — Сама я капли в рот не беру, но всегда вожу с собой на всякий пожарный случай. А это ведь как раз такой случай, верно?

— Пожалуй что так, — мрачно произнес Конвей в ответ. Он отвинтил колпачок бутылки, понюхал и влил немного бренди в рот летчика. — Именно то, что требуется. Спасибо.

Через какое-то время веки незнакомца начали мелко подрагивать. В этот момент не выдержали нервы у Маллинсона.

— Нет, не могу, — он разразился истерическим смехом. — Стоим как полные идиоты и жжем спички над трупом… Хорош красавчик — вылитый китаеза!

— Возможно, — ровным и строгим голосом отвечал Конвей. — Только похороны устраивать пока рано. Если повезет, может быть, удастся его выцарапать…

— Это еще вопрос, кому повезет, ему или нам.

— Не будьте таким самонадеянным. А сейчас лучше заткнитесь!

Маллинсон не успел еще отвыкнуть от школьной дисциплины, и окрик старшего подействовал, хотя молодой человек весь кипел. Конвея, при всей жалости к нему, гораздо больше волновал вопрос, на который мог ответить только пилот: почему они оказались в этом бедственном положении. Конвей не испытывал желания продолжать дискуссии — хватало споров и во время полета. К его обычному интеллектуальному любопытству теперь примешалось беспокойство: он понимал, что ситуация перестала быть завлекательно опасной и грозила преподнести им испытание на выносливость, чреватое катастрофой. Бодрствуя всю ночь напролет под завывания ветра, он старался трезво оценить обстановку, не обременяя себя необходимостью делиться своими выводами с остальными. Конвей предполагал, что западные отроги Гималаев остались далеко позади, и самолет долетел до малоизученных вершин Куэнь-Луня. В таком случае они сейчас находятся в одной из самых высоких и негостеприимных точек земного шара — на Тибетском плато — обширной, безлюдной и почти не исследованной местности, насквозь продуваемой ветрами, где даже низины расположены в двух милях над уровнем моря. На этих неуютных просторах они и затерялись, подобно мореплавателям, выброшенным на необитаемый остров после кораблекрушения. Внезапно, словно распаляя его любопытство, в природе произошла повергающая в трепет перемена декораций. Луна, которая была плотно скрыта за тучами, вышла из своего убежища и, все еще невидимая, рассеяла окружающую тьму. Перед Конвеем открылись очертания большой долины, обрамленной с обеих сторон круглыми низкими холмами, черневшими на фоне сине-стального неба. Его взгляд непроизвольно устремился к дальнему концу долины — там, в проеме между холмами, освещенная луной, сверкала во всем своем великолепии вершина, которая показалась Конвею самой прекрасной в мире. Это был почти правильной формы снежный конус, простотой очертаний похожий на рисунок ребенка. Определить его размеры, высоту и степень отдаленности было невозможно. От вершины исходило сияние и покой, и Конвею на мгновение подумалось, что он грезит. Но в этот миг у него на глазах возле самого края пирамиды, оживляя картину, заклубилось маленькое облачко, и чуть погодя раздался далекий грохот снежной лавины.

В первую минуту Конвей испытал желание окликнуть своих спутников, чтобы и они полюбовались этим зрелищем, но, поразмыслив, решил, что вряд ли оно подействует на них успокаивающе. Здравый смысл подсказывал, что скорее даже наоборот: подобные первозданные красоты могли еще больше усугубить ощущение одиночества и опасности. Вполне вероятно, что до ближайшего человеческого жилья несколько сот миль. Еды у них нет; они безоружны, если не считать одного-единственного револьвера; аэроплан поврежден, бензина почти не осталось, управлять машиной все равно никто из них не умеет. Их одежда не пригодна для дикой стужи — от штормовки Маллинсона и его собственного плаща проку мало; даже мисс Бринклоу, которая укутана так, будто собралась на Северный полюс (он еще подивился, увидев ее в первый раз в таком облачении), и той, наверное, не очень уютно. На всех, кроме него самого, начала действовать высота. Даже Барнард скис. Маллинсон бормочет что-то себе под нос — вряд ли он долго протянет в таких условиях.