Макарыч - Эльмира Нетесова

Вечером, приехав на лошади, Макарыч быстро разделал тушу.

— Господи, не покарай мине за грех. Не с жадности сгубил. Мальчонку спасал, — просил Макарыч и, повернувшись к Кольке, буркнул: — Едрить твою жисть, она ж кормящей была… Грех на душу мы приняли.

Медвежата быстро освоились в доме. Не полюбила их только бурундучиха, квартировавшая здесь много лет, видевшая тут немало медвежат. Все они повырастали и живут в тайге. Но каждый досаждал ей своим любопытством.

А ночью, когда в доме все засыпали, Макарыч выходил подышать в тайгу. Весенняя теплая ночь дышала ровно. Зацепившись за макушку пихты, дремал месяц. Где-то далеко в тайге хоркнул потревоженный олень. И снова тихо. Тихо так, что кажется: подойди к дереву и услышишь, как лопаются назревшие почки. Как вздыхает под ногами земля.

Макарыч, осторожно ступая, шел к березе, стоявшей над обрывом. Дерево встречало его тихим шепотом. Что-то рассказывало. Цепи заснули и, словно не желая их разбудить, оно боялось радоваться в полный голос приходу лесника. А тот садился под березой, прижавшись спиной к стволу, слушал, о чем шумит тайга. Он спиной чувствовал, как начинала скрипеть береза.

«Што, и ты не выдюжила, стареешь? Или сердце сохнет? Вона какая корявая да ободранная. Видать, скоро отскрипим мы с тобою. Оба над обрывом стоим. Долго эдак не выдюжим».

Дерево, словно поддакивая, скрипело. Закованная в цепи, обглоданная зайцами, прострелянная пулями береза продолжала жить. Все меньше листьев дарила ей весна, все нестерпимей обжигали морозы, все меньше шансов оставалось на жизнь. Давно ушла ее молодость. Вон сколько красивых берез дала она тайге! И кривое дерево, встречая весну, не боясь, смотрело с обрыва в уходящую жизнь.

Макарыч закурил. Учуяв дым, испуганно соскочил с ветки бурундук. Побежал. Потом остановился, принюхался. Таежное зверье не боялось лесника. Признало его давно. Знало, не обидит их человек.

Макарыч медленно возвращался домой. Под ногами тихо шуршала подрастающая трава. На душе у лесника спокойно. Теперь у него есть Колька, его Колька, записанный в метрике Николаем Дмитриевичем Касюгиным.

Лесник решил назавтра съездить в село, чтоб приготовить дите к школе, подыскать заранее жилье, а потому зашел в сарай, глянул, есть ли у лошади овес. И уж только после этого вошел в избу.

…Колька заметно вырос. Макарыч и радовался за него, и боялся. Он не сказал, что в сельсовете видел Колькиного отца. Тот приехал с отрядом геологов. Лесник не выдал себя, услышав знакомую фамилию.

— Макарыч, этим тоже проводник нужен. Всех переспросили, никто к ним не соглашается. Может, ты решишься? — шутя спрашивали мужики.

— Нет, стар я.

— А мы молодых и не берем. Так как, может, подумаете? — подошел к нему долговязый и, протянув руку, сказал: — Будем знакомы. Потапов.

Макарыч забыл назваться. Он увидел, что не только фамилией, а и лицом Колька схож с этим, припомнил, что отец, как говорил мальчишка, геолог. Часто ездил на север.

— Из мине нынче проводник, што из козла певчий.

— Что ты скромничаешь? Вон медведя на днях завалил, сам сказывал, — перебили лесника.

— Если б не Колька…

Макарыч даже закашлялся. Как это он так неосторожно? Но, глянув на Потапова, понял, что тот, видимо, давно считает сына умершим. Даже не спросил, а кто такой Колька. И Макарыч, не выдержав, сказал, уходя:

— Коль не идут с вами люди, знать, неспроста. Хто-то поганай имеитца. С каким не то в тайгу итить, с единова ручья пить не захочь. Народ эдакое чует.

— Постой, дед, — остановил Потапов и спросил: — Это ты кого в виду имеешь? На кого намекнул?

— А хто у вас за старшова?

— Я, положим.

— Ты слыхал, што рыба с головы гниеть?

— Слыхал.

— Вот теперь и положи, али ишо, как захошь.

— Слушай!

— А я не то воду пить, но и видать тя не жалаю.

Макарыч сразу поехал домой, забыв, зачем приехал в село. Рассказать Кольке долго не решался. Исподволь спрашивал об отце. Мальчишка отвечал неохотно.

— Я-то ему каждое утро сапоги чистил. Кирзовые. До лакового блеска тер. А он мне конфет ни разу не принес. Говорил, что не заработал. Сам же каждый день пьяный приходил. Да ругался на нас.

Макарыч недовольно кряхтел, слушая такое.

Колька… К нему старик привыкал недолго. Изучал его привычки, характер. Вкладывал ему в душу то, что было дорого самому. И часто говорил:

— Люди-то они разные, как деревья в тайге. Подойдешь к одному, оно что ядреный мужик. И плечи втроем не объять. Маковкой дом Божий подпираит. Стукни его кулаком, оно и хохотнет листьями. Сурьезное, крепкое. За земь, жизнюшку свою, прочно уцепилось. А случаетца, рядом с таким хиляк приживется. Ен и спереду, и сзаду горбатай. Чихни около во весь дух, распадетца в прах. И ни души в ем, ни тела. Тлен единай. Вот и пораскинь мозгой, отчево эдакое. Одному, знать, што ни пошли судьбина, все стерпить. Другой от малова ветра, што дите, плачетца. Смальства, видать, в ем нутро ослабелое сидело. Такой ни то за сибе постоять, травинку от ветра не укроить.

Колька любил слушать Макарыча. Любил его спокойный хрипловатый голос. Его глаза. Он часто смотрел в них и тогда казалось, что они похожи на две проруби в студеной речке. Синие-синие, они умели смеяться так, что даже слезы наворачивались на них. Будто что изнутри разогрелось. А случалось, сядет Макарыч перед открытой дверцей печки. Гудят дрова. Пламя заглядывает в самую душу. А старик ничего не видит. Глаза… Они живут по-своему. И видел Колька, что Макарыч сейчас далеко от него, от зимовья. Его глаза бывали похожи на те, какие мальчишке приходилось видеть у зверей, пойманных в петлю. Они кричали. Они были одиноки и слабы.

В такое время Колька не трогал Макарыча, давал ему возможность побыть один на один с собой. И тогда в доме становилось тихо так, что было слышно, как скулит на непогоду больной порог избы.

«Сказать аль умолчать Кольке про отца?» — думал Макарыч. Он боялся, что тот сбежит из зимовья. Уйдет к отцу. Как-никак — родная кровь. А не скажи — не легче. Вдруг сам прослышит. Отряд знают в деревне. Да и в школу мальца вот-вот отдавать. Макарыч и сам не знал, как сорвалось непрошенное:

— Слышь, Коль, а, кажись, отец-то твой в наших местах объявился. Вместях с отрядом. Проводника ишшуть.

Макарыч не сразу посмотрел на мальчишку. Оглянулся: тот сидел, подтянув коленки к подбородку, закрыв лицо руками. Плечи, спина вздрагивали. Словно от холода.

Макарычу стало неловко и больно.

— Ты охолонь, а там сам реши. Тибе лучче знать, как надо. Коли сустренутца хошь — в село свезу. Поглянешь.

— Не хочешь, чтоб я тут был? Так и скажи, что мешаю. Я всем всегда мешал, кроме мамки.

Колька встал, начал одеваться.