Дорога из Освенцима - Хезер Моррис

– Если мы выйдем на улицу, то сможем увидеть, где люди достают уголь, и тогда узнаем, куда идти, – предлагает Йося.

– Лучше отдохните, – советует драчунья Лена, ложась на топчан. – Это может быть наш последний выходной.

– Я пойду с тобой, – говорит Силка.

– Я тоже, – подхватывает Наталья. – Остальные начинайте шить.

– Да, начальник, – холодно произносит Лена.

Йося кладет оставшиеся несколько кусков угля у печки и берет пустое ведро.

Все трое с опаской выходят из барака и оглядываются по сторонам. Опускаются сумерки, и двор освещается прожекторами. Они видят заключенных, там и сям шныряющих между строениями. К соседнему бараку быстро направляется группа молодых женщин с ведрами, до краев наполненными углем.

– Сюда, – говорит Силка.

Наталья подходит к женщинам:

– Скажите, пожалуйста, где вы брали уголь?

– Сами найдете, – звучит в ответ.

Наталья закатывает глаза.

– Они пришли отсюда, – указывая на какое-то строение, говорит Йося. – Зайдем сзади и поглядим.

Они возвращаются в барак, по очереди неся тяжелое ведро. Наталья собирается поставить ведро на пол, но ручка выскальзывает из ее слабых рук, и уголь рассыпается по полу. Она с виноватым видом смотрит на подруг.

– Ничего, я уберу, – вызывается помочь Йося.

Две женщины проворно пришивают номера к шапкам и ватникам.

– Где вы взяли нитки? – опередив Силку, спрашивает Наталья.

– Вытащили из простыней, – запинаясь, говорит пожилая женщина на каком-то славянском языке, близком к словацкому, а потом повторяет на русском.

Возможно, она самая старая в их бараке. В ее отрывистых словах чувствуется прожитая в тяжелом труде жизнь. Ее зовут Ольгой.

Силка оглядывается по сторонам и видит, как другие женщины осторожно вытягивают нитки из края своих простыней.

– Поторопись! Ольга, что ты так долго возишься с иглой? – склонившись над пожилой женщиной, спрашивает Лена.

– Стараюсь сделать хорошо. Если сразу сделаешь хорошо, потом не придется переделывать.

– Отдай сейчас же иголку, глупая сука! Здесь не то место, чтобы хвастаться своими успехами в вышивании. – Лена в нетерпении протягивает руку.

– Я почти закончила, – спокойно отвечает Ольга.

Силка восхищается тем, как эта женщина обращается со вспыльчивой Леной, но понимает также причину раздражения Лены, когда все идет не так, как запланировано. Вероятно, это первый лагерь Лены. Ольга быстро заканчивает шитье, откусывает конец нити и передает иглу дальше:

– На, держи, tuk krava.

Силка глотает усмешку. Говоря сладким голосом, Ольга только что обозвала Лену толстой коровой на словацком. Женщина подмигивает Силке:

– Мой отец был словаком.

Нахмурившись, Лена хватает иголку.

Силка сидит на своей постели, глядя, как Йося безуспешно возится с лоскутками с номерами. Похоже, та в считаные минуты может переходить из жизнерадостного состояние в подавленное.

– Давай сюда, – говорит Силка, поскольку у Йоси такой несчастный вид. – Не все сразу. Ладно?

Йося кивает.

Силка принимается вытягивать нитки из своей простыни. Когда ей передают иголку, она быстро пришивает номера на свою одежду и одежду Йоси.

Каждый раз, протыкая ткань иглой, она ощущает боль от иглы, протыкающей ее левую руку. Другой номер. Другое место. Лицо ее искажается гримасой.

Потерять все. Выдержать то, что выдержала она, и быть за это наказанной. Неожиданно игла кажется ей тяжелой, как кирпич. Как она сможет продолжать? Как сможет работать на нового врага? Жить и видеть, как женщины вокруг нее страшно устают, голодают, угасают, умирают. Но она – она будет жить. Она не знает, почему всегда была в этом уверена, почему чувствует в себе силы жить дальше – снова браться за иглу, тяжелую, как кирпич, продолжать шить, продолжать делать то, что должна, – но эти силы в ней есть. Ею овладевает злость, гнев. А игла вновь кажется легкой. Легкой и проворной. Значит, вот этот жар помогает ей не сдаваться. Но он и ее проклятие. Он заставляет Силку выделяться, быть особенной. Ей следует скрывать его, контролировать, направлять.

Чтобы выжить.

Женщин, прибывших накануне в Воркутинский лагерь, в шесть часов утра будит устрашающий лязг молота по металлу. Антонина была права. Этот сигнал побудки проспать невозможно. Ночью женщины по очереди подбрасывали уголь в горящую печку. Хотя солнце даже ночью не уходит за горизонт, но, возвращаясь вечером со скудного ужина, они заметили на земле изморозь. Все они спали в одежде, выданной накануне.

Дверь открывается, и в барак врывается дуновение холодного ветра. Антонина Карповна держит дверь открытой, глядя, как женщины спешат к изножью топчанов и поворачивают головы к ней. Она одобрительно кивает.

Потом она идет по бараку, разглядывая только что пришитые номера на ватниках женщин. Остановившись около Лены, она рявкает:

– Переделай сегодня же! Никогда не видела такой халтуры. – Вернувшись к двери, она обращается к двум ближайшим девушкам: – Возьмите ведра, и я покажу вам, куда их вылить. Завтра пусть одна из вас возьмет с собой другую зэчку и покажет ей, куда идти, и так далее, понятно?

Девушки бегут в конец барака к туалетным ведрам, стоящим прямо напротив топчана Силки.

Пока Антонина с двумя девушками отсутствует, остальные женщины продолжают стоять, ни одна не решается отойти. Когда девушки возвращаются с бледными лицами, Антонина велит всем идти на завтрак и вернуться к семи часам на перекличку.

На улице две девушки, выносившие ведра, наклоняются и, пытаясь оттереть от рук вонь, принимаются тереть руки о припорошенную снегом землю.

Если сейчас конец лета, думает Силка, шагая вместе с Йоси к столовой, а земля уже покрыта снегом и воздух просто ледяной, значит ни одна из них не будет готова к тому, что их ждет. Работа на воздухе будет невыносимой.

На завтрак дают густую безвкусную кашу. Йося не забывает припрятать в рукав драгоценный кусок хлеба. Как и накануне, за столами нет свободных мест. На этот раз новенькие знают, что делать, и прислоняются к стене.

Очевидно, что эту кашу невозможно прихлебывать через край. Женщины оглядываются по сторонам. Некоторые вместо ложки пользуются двумя пальцами. Пока сойдет и так.

* * *

Перекличка. Знакомая Силке вещь. Она лишь надеется, что для двадцати человек все пройдет быстро. И что никто не пропал ночью. Она вспоминает одну ночь, когда все стояли на холоде – всю ночь, – пока не нашли заключенную. Болели колени, лодыжки. И это была даже не худшая ночь в другом месте. Совсем не худшая. Антонина Карповна начинает выкликать фамилии. Фамилии. Я не номер. И все же у меня есть номер. Силка смотрит на свою левую руку и на номер, украшающий теперь ее потрепанный ватник. У меня есть имя. Когда ее вызывают, она громко отвечает: