Ложка - Дани Эрикур

class="p1">— Wateur clausettes[9]

— О да, спасибо, спасибо.

Трясущийся старик ожидает меня возле машины. На его лице то же выражение, с каким мы дома смотрим на людей, которые отправляются в поход по Пембрукширской тропе без какой-либо подготовки.

— Я вам бесконечно признательна, месье.

Миссис Ллевеллин была бы мной горда — я только что употребила фразу из «Перечня лучших французских оборотов», висящего на ее холодильнике. В упомянутый перечень вошли такие фразы и выражения: я вам бесконечно признательна; обвалять в муке; ни Ева, ни Адам; стать козой; нечто незавершенное; ожидание вопреки всему; лето умирает.

— Доброго пути, мадемуазель, — говорит заправщик. — Париж — это за нами, далеко, это далеко.

Глядя в зеркало заднего вида, я слежу, как он шаткой походкой возвращается в лавку, и желаю лишь одного: пусть кто-нибудь уложит его в постель и нальет чашку хорошего чая.

Подвиг моего большого маленького брата

Мы с Дэем считаем несправедливым, что нашего брата назвали Алом.

На кельтском имя Дэй означает «сверкать», а Серен — «звезда», тогда как Ал, сокращение от Алед, — это всего лишь «потомок», то есть тот, кем, вообще-то, является каждый из нас.

Катя по ночной дороге, я размышляю о своем большом маленьком брате и о рисунках, которые лежали под его кроватью. То, что Ал их сберег, неудивительно, потому что он коллекционирует разные вещи, главным образом желтые. Удивительно, что он помнил о тайнике. А еще его признание: «Питер велел мне их сохранить!»

У Ала имеется задержка развития, в суть которой я до сих пор по-хорошему не вникла. Если коротко, лет двенадцать назад его мозг перестал взрослеть. Физически Ал отличается от других девятнадцатилетних парней разве что худобой, не более того. Ал очень добрый, очень милый и… не такой, как все. Мама говорит, что он простой.

Случается, Ал сутки напролет пребывает в каком-то лихорадочном возбуждении. В другие дни из брата и слова не вытянешь, как будто его блокированный мозг заблокировался еще сильнее. Д. П. его сторонятся или смотрят на него сочувственно, словно всеведущие врачи. Дэя это жутко бесит.

— Да в самом же деле, Ал у нас не дурак! — сердится он.

Хотя между собой мы часто говорим, что Ал у нас дурак.

Тем поразительнее, что отец поручил ему хранить мои рисунки и что Ал об этом не забыл. Судя по бездарности некоторых набросков, он собирал коллекцию на протяжении последних шести лет.

Чтобы составить портфолио для Уэльской академии искусств, я переворошила все стопки журналов в гостиной, перерыла все кухонные ящики и изучила содержимое всех корзин, стоявших под лестницей. Ал безмолвно наблюдал за мной. Он уже несколько дней отказывался говорить из-за того, что Нану перешла на валлийский, а постояльцы передвигались по гостинице крадучись. Когда я с тоской решила, что никакого портфолио мне не видать, Ал вдруг схватил меня за руку и повел наверх, к себе в комнату. Там он опустился на пол и залез под кровать, издавая резкие вскрики, похожие на тетеревиные. «Припадок», — предположила я и схватила носок, чтобы просунуть его между зубами брата. Я попыталась вытянуть Ала из-под кровати, чтобы затолкнуть иосок ему в рот, но брат отбивался, заползая все дальше. Спустя несколько секунд он задергал ногами и, к моему изумлению, выпинал из-под кровати три картонные папки. После этого выполз наружу, встал в центре комнаты и выпрямился, такой худой и высокий:

— Питер велел мне их сохранить!

К нам присоединились мама, Помпон, Нану и даже Дэй. Все вместе они долго перебирали рисунки, восхищаясь каждым и расхваливая Ала. С тех пор, как папа умер, столько людей еще ни разу не улыбались в нашем доме одновременно. Дедушка заявил, что мой большой маленький брат совершил настоящий подвиг. Мама отдала должное мне — как-никак автором этих рисунков являюсь я, — но вместо того, чтобы меня поздравить, стала восхищаться папиной дальновидностью: «Серен, ты хоть понимаешь, каким даром предвидения обладал Питер?! Он так хорошо тебя знал, любовь моя!»

Вспоминая этот эпизод, я жалею, что не поблагодарила Ала. В тот момент положение казалось мне чересчур странным, но теперь, колеся по черной дороге, мне очень хочется сказать брату, какой же он умница.

На департаментской трассе 408

— Гостиница «Красноклювые клушицы», добрый вечер!

— Дэй? Это Серен.

— Привет, Хоббит, ты уже в Париже?

— Кажется, я прозевала развилку.

— Пф-ф, ну и дела. И где ты сейчас?

Засовываю в щель для монет пятый франк.

— Дэй, можешь позвать к телефону Ала?

Связь прерывается. Быстро опускаю в приемник еще три монеты и снова набираю номер.

— Дэй?

— К вашим услугам.

— Передай маме, что я в порядке, все отлично, я мало что успела увидеть, ведь уже ночь, но пейзажи вокруг красивые, очень французские; слушай, Ал уже спит? Как у вас вообще дела?

— Да нормально, Серен. С утра никаких новостей.

Он иронично хмыкает. Я догадываюсь, что скоро связь опять прервется и мне не удастся поговорить с Алом.

— Дай, дай, дай! — раздается восклицание. — Серен?

Поразительно, но, стоит Алу взять трубку, качество соединения вдруг становится отличным, будто бы я опустила в приемник мешок монет.

— Ку-ку, Ал, у тебя все хорошо?

— Да.

— Спасибо за рисунки.

— Ал, ты меня слышишь?

Видимо, брат кивает — он всегда так делает, разговаривая по телефону.

— Ты умница, Ал, УМНИЦА!

Он смеется.

— Ладно, Ал, я поехала, окей.

— Куда?

Пи-пи-пи-и-и-и-и… Несколько минут держу трубку возле уха, прижавшись лбом к стеклянной стенке телефонной будки на департаментской трассе 408. Мимо на полной скорости мчатся два грузовика, проезжает зерноуборочный комбайн, проносятся две-три машины, фары которых слепят мне глаза. В Уэльсе автомобилисты уменьшают яркость фар, когда видят у дороги пешехода. Здешние водители, похоже, так не делают.

Зрение затуманивается от теплых слез. Сую руку в карман своей трикотажной спортивной кофты и нащупываю ложку.

Мне нужно поесть. Нужно попасть туда, где есть люди. Нужно решить, где я буду ночевать.

Мимолетная мысль

«Он так хорошо тебя знал, любовь моя». Я не могу полностью согласиться с мамой. Знал ли меня мой отец?

Чтобы узнать кого-то по-настоящему, семнадцати лет и трехсот шестидесяти трех дней не хватит.

Он узнал бы меня куда лучше лет через двадцать, ну или хотя бы через пять.

Ложка — это не какая-нибудь там безделица. Будучи используемой в приготовлении еды, румян для Клеопатры или алхимических порошков, за долгие века ложка приобрела четкие признаки атрибута власти.

Уже