Революция, которую мы ждали - Клаудио Наранхо

Как важно развить в себе сочувствующую, или эмпатическую, любовь, которая близка материнской, столь же важно развить другой тип любви, направленный на идеал, возникающий от связи ребёнка с его отцом. Отец для маленького ребёнка — это фигура, на которую смотрит мать, и поэтому — точка отсчета. И даже если ребёнок мало контактирует с отцом, он для него — примерно как курица для идущих за ней цыплят — шкала ценностей. В нашем агонизирующем патриархальном мире мы потеряли любовь к «отцам отечества», к «отцам церкви» и к отцу в доме, который ещё недавно был фигурой, пользующейся большим уважением. Значимость отца снизилась, что в последующей жизни ребёнка приводит к потере ценностей: мы уже не восхищаемся сильно, не уважаем сильно, не смотрим снизу вверх; и нужно восстановить отсутствующую шкалу ценностей с помощью образования, их прививающего. Но сегодняшнее образование строится на базе проповедей «Как красива красота!» или «Как честна честность!». Можно петь славу каждой из ценностей, но попытки сделать нас приверженцами справедливости или солидарности с помощью прекрасных речей не заменяют здорового развития любви-восторга, которая, как сострадание и наслаждение, является естественной частью нашей сущности, как бы мы её ни называли — восхищение идеалом, преклонение перед божественным или просто поклонение. Это свободная любовь, сродни созерцанию или интуитивному узнаванию своего потенциала, мотивирующая на его реализацию.

И трудно поверить, что излечение болезни любви, от которой так страдает человечество, не произойдет ни с усилением её жажды, ни в попытках завоевать или купить любовь, — эти действия ещё больше отдаляют нас от получения желаемого.

Счастье в любви, которое мы так ищем, достигается не при условии, что будут любить нас, а когда мы сами станем более любящими, реализуя таким образом любовный потенциал, свойственный человеческой природе. Но нам будет сложно воспитать следующее поколение в любви к ближнему или в любви к жизни, не начав с более элементарного, а именно с любви к самому себе.

Ошибочно думая, что любим себя, мы даже не представляем, насколько себя ненавидим, преследуем, мучаем или принижаем. А не имея любви к себе, нам сложно будет полюбить других, это похоже на эффект накопления. Любовь к Богу, очевидно, была бы проще, ведь Бог совершенен, а у людей столько недостатков…

Тем не менее мы давно потеряли как веру, так и способность к поклонению, а кроме того, у нас на коллективном уровне проблемы с фигурой отца. Но источником поклонения является благодарная любовь, любовь, направленная вверх, которую можно воспитать вне зависимости от веры. Например, можно воспитать любовь-восторг от соприкосновения с искусством. Слушать «Героическую» симфонию Бетховена или находиться в Сикстинской капелле — опыт, который мы называем божественным, потому что в самих произведениях заключена устремленность к небесам, в противоположность любви сострадательной, обращенной к земле или к человеку.

Я думаю, что греки были правы, когда говорили, что в области воспитания достаточно гимнастики для тела и музыки для души, а настоящее воспитание относится к компетенции и ответственности законодателей.

Мы можем понять, насколько важно, строить мир, открытый для гармоничного и свободного развития, наблюдая, как на сегодняшний день нам приходится жить в мире, который делает нас эгоистичными, продажными и больными.

Сейчас, однако, как кажется, мы живём при экономической диктатуре, в которой правители подчиняются законам прибыли и распоряжениям Глобальной коммерческой империи, и в нем нет места ничему, кроме денег и политики. В любом случае, все те вещи, о которых я говорил ранее, считая их важными для развития нашего сознания, являются наименее важными для наших законодателей и институтов.

Если задуматься о том, что необходимо для общества, принимая во внимание причины страданий в мире, то, кажется, действительно нам нужны люди более осознающие, мудрые и способные любить, которые, любя, были бы и более добродетельными, потому что лучшие люди стали бы основой более счастливого общества. Разве может быть здоровая ткань без здоровых клеток?

Но, оказывается, говорить о таких вещах практически запрещено; говорить о любви в академической среде или в образовательном учреждении — это значит не быть ни научным, ни академичным, это значит использовать не ту часть мозга. Но именно совокупность этих тем могла бы стать политикой осознанности, а то, что эти темы неактуальны сегодня, ещё раз доказывает, что ныне правит политика неосознанности, для которой ни одна из этих тем не имеет отношения к образованию и даже не является полезной или важной.

Но я ещё не закончил рассказ о теориях невроза, и нам предстоит также рассмотреть то, что иногда называют экзистенциальной теорией. Изначально она возникла из психоанализа. В ней утверждалось, что у некоторых людей «слабое Я», то есть подразумевалось, что они страдают, потому что ищут себя и не могут найти. Но мне кажется, что если кто-то страдает по той причине, что не находит себя, то только потому, что небольшое количество людей вообще способны искать себя. На самом деле, мы все потеряли душу, и небольшое число избранных пытаются найти её вновь. Другими словами, только некоторые у себя обнаруживают кажущееся отсутствие существования и понимают, что знаменитая фраза Декарта «Мыслю — следовательно существую» — тоже всего лишь размышление. Кто знает, что он существует, помимо того, что он так думает? Мало кто. Поэтому, может быть, чем больше мы думаем, тем меньше мы действительно проживаем свое существование, и, наверняка, правильнее было бы сказать: «Я не думаю — значит существую», потому что нам проще воспринимать сиюминутное существование, когда мы не отвлекаемся от непосредственного ощущения на собственные мысли.

Чувствовать существование, чувствовать, что существуешь, — это не функция мышления, поэтому картезианская логика ставилась под сомнение такими философами, как Поль Рикер. «Мыслю — следовательно существую» — логическая конструкция, и немногие понимают её неправильность. Говорят, люди заболевают, когда теряют себя, но я думаю, всё происходит наоборот: только глубокие люди понимают, что они не существуют, истина заключается в том, что мы не существуем. Или, другими словами, существование — это состояние существа, до которого мы ещё не доросли. Вместо того чтобы обманывать себя, думая, что существуешь, лучше признать как факт: «Когда я вырасту, я буду существовать». Потому что только тот, кто дожил до мудрости, находит наслаждение в знании, что он действительно существует.

Есть несколько уровней объяснения, почему нам не хватает ощущения истинного существования, несмотря на то, что у нас достаточно доказательств существования физических, эмоциональных и когнитивных ощущений. Объяснение психоаналитиков заключается в том, что мы разделены на части: не будучи единым целым, человек не может чувствовать свое Я. Машина, являющаяся результатом сборки составных частей, не может воспринимать себя как целое. А если наши мысли отделены от наших чувств, а наши желания — это самостоятельный мир, то где же часть, говорящая «Я существую»?

Некоторые нейрофизиологи, а также их коллеги нейробиологи или когнитивисты, говорят, что за синтез наших психических частей отвечает префронтальная область коры головного мозга. Я помню, как Даниэль Сегаль описывал случай женщины, у которой была повреждена префронтальная область. Она продолжала жить, как раньше, делать всё то, что делала раньше, но её дети говорили: «Наша мать как будто бы потеряла душу». В ней отсутствовало что-то неощутимое, отчего она была больше похожа на зомби, чем на человека. Она могла думать, ходить за покупками и даже заботиться о своих детях, но ей словно не хватало какой-то жизненной части, которая делала её человеком: функции синтеза её в единое целое.