Прежде чем ты уснешь - Лин Ульман

Где сладок поцелуй,

Там сердце может лгать[6].

Как-то Анни, Жюли и я ужинали у Арвида и Торильд, и Арвид рассказал нам одну историю. Это случилось в конце шестидесятых, Торильд и Арвид учились тогда в гимназии Ниссен, и Торильд была самой красивой, веселой и изысканной девушкой во всем городе. Так Арвид и сказал — самой изысканной. Но он понял, что любит ее, именно тогда, когда она встала и спела ему. Это было теплой летней ночью, после вечеринки в Аскере; остальные гости уже вышли в сад. «Это была первая по-настоящему теплая ночь, — рассказывал Арвид. — Нам было восемнадцать лет, мы только закончили гимназию. Вдруг Торильд встала и сказала мне: "Сиди, Арвид. Сейчас я буду петь для тебя”. Торильд встала, Торильд улыбнулась, Торильд запела».

Арвид тихонько рассмеялся и глотнул виски.

От слов Арвида Торильд покраснела, и, собственно, на этом история могла бы закончиться. Но Анни такого бы не допустила. Анни ни в чем не знает меры. Она посмотрела на Арвида и Торильд и растроганно улыбнулась. Анни обняла Арвида за плечи и притянула к себе. Она, можно сказать, даже слезинку проронила. Анни подняла свой бокал и произнесла: «Давайте выпьем за Арвида и Торильд. Давайте выпьем за молодоженов. Давайте, — тут Анни, тепло улыбнувшись, по очереди посмотрела в глаза каждому из нас, — давайте выпьем за Любовь».

Гости чокнулись, хотя и безо всякого воодушевления.

После этого повисло молчание.

Арвид молчал. Он смотрел на Анни. Потом он посмотрел на свою жену, снова — на Анни. И вдруг захохотал. Он хохотал и говорил о том, что совсем забыл: в ту ночь он был чертовски пьян и мог влюбиться в кого угодно. «В кого угодно, понимаешь? — спросил он. — С каждой следующей кружкой пива твой голос казался мне все красивее», — прибавил Арвид по-английски и, кивнув Торильд, поднял бокал.

Кажется, она уже закончила, но никто не хлопает, хотя ничего удивительного в этом нет, думаю я, — мы ведь в церкви. Пастор снова поднимается на кафедру и делает небольшое движение рукой, показывая, что надо встать.

Все встают. Пастор снова делает движение рукой: жених и невеста должны выйти на середину. Жюли с Александром встают и идут к алтарю.

Жюли поворачивается к Александру и улыбается. Александр смотрит на пастора, словно ожидая дальнейших инструкций.

Пастор смотрит на обоих, он улыбается, он из тех пасторов, которые не могут остаться равнодушными, когда два человека обещают друг другу вечную любовь.

Пастор спрашивает:

— Перед лицом Бога, Создателя нашего, и свидетелей спрашиваю тебя, Александр Ланге Бакке: согласен ли ты взять в жены стоящую перед тобой Жюли Блум?

Александр смотрит на пастора.

— Да, — отвечает он. Не слишком громко, но и не то чтобы тихо. В этом весь Александр, думаю я.

Пастор спрашивает:

— Будешь ли ты любить, почитать и хранить верность ей, пока смерть не разлучит вас?

— Да, — отвечает Александр.

Пастор говорит:

— Так и тебя, Жюли Блум, спрашиваю: согласна ли ты взять в мужья стоящего перед тобой Александра Ланге Бакке?

Жюли поворачивается к Александру, Александр смотрит на пастора, и Жюли говорит:

— Да.

Пастор спрашивает:

— Будешь ли ты любить, почитать и хранить верность ему в горе и в радости, пока смерть не разлучит вас?

— Да.

В церкви стоит тишина.

Пастор говорит:

— В знак сего возьмитесь за руки.

Александр и Жюли поворачиваются друг к другу и берутся за руки.

Что за человек этот пастор?

Равнодушным его не назовешь. Он хороший пастор, но ему никак не удается подавить в себе актера, скомороха, театрального артиста и сказочника. Вот и сейчас он не может удержаться и, прежде чем произнести решающие слова, искусно выдерживает небольшую паузу. Такая искусственная пауза — тайный залог успеха каждого выступления, пастор об этом знает. Такая пауза подчеркивает драматизм ситуации — это тоже ему прекрасно известно. Он смотрит на сидящих в церкви и впитывает в себя тишину и всеобщее напряжение — люди ждут его слов. Какое приятное чувство, думает пастор.

Все молчат. Молчат жених и невеста. Молчат гости. Даже дети молчат. Свет окружает Жюли и Александра и падает на пол перед полукругом у алтаря.

Пастор делает небольшую паузу и смотрит на сидящих в церкви. Он не произносит ни слова.

Что происходит? Чего он ждет?

Я жду, когда вы поймете, для чего я на самом деле здесь стою и что я делаю. Я хочу, чтобы вы поняли.

Поняли что?

Может быть, серьезность происходящего. Да, именно — серьезность происходящего.

«Но, дорогой пастор, — говорю я, вставая с церковной скамьи. — Вы умный пожилой человек, вы ведь многое повидали на своем веку, вы прожили гораздо более долгую жизнь, чем я. Как вы по-прежнему можете воспринимать это всерьез, как вы можете ожидать, что мы будем относиться к этому серьезно? Ведь все, кто собрались здесь сегодня, знают, как выглядит семейная жизнь. Супруги рвут друг друга на части или ведут холодную войну. Чего стоят все эти красивые слова?»

«О чем ты говоришь? — спрашивает пастор. — О том, что слова ничего не стоят? Ты еще так молода и уже так цинична».

«Я не циничная, а просто хитрая, — отвечаю я. — Я не похожа на мою сестру, которая может слепо влюбиться в какого-нибудь замечательного человека, который ее совершенно не понимает. Я не похожа на мою мать, которой надо постоянно чувствовать, что на нее смотрят, ее любят и боготворят. Я совсем другая. Я лучше разыграю свои карты».

Пастор едва заметно улыбается: «Не похоже, что у тебя все идет как по маслу с мужчиной, которого ты задумала сегодня соблазнить. Он тебя не замечает. Разве не видишь?»

«Неважно, — говорю я. — Просто у меня еще мало опыта. Надо только подождать, и у меня все получится. Возможно, я не так неотразима, как Анни, и не так очаровательна, как Жюли, но я превосходный тактик. К тому же я умею петь. Он станет моим, прежде чем закончится этот вечер».

«Иначе говоря, в вопросах любви ты прямо маленький Макиавелли», — усмехается пастор.

«Вы не ответили на мой вопрос, — говорю я. — Как вы можете венчать людей, и к тому же требовать от них серьезности, если знаете, сколько горя, несчастий и разочарований ждет их впереди?»

«Слушаю тебя, — отвечает пастор и делает секундную паузу. — Слушаю тебя и думаю, что ты говоришь, рассуждаешь и мечтаешь совсем как ребенок, но в один прекрасный день у тебя внутри что-то сломается, — и ты перестанешь быть ребенком».