Сир Доблестный - Дэйв Дункан

Унылое платье и капот, которые она получила за место их, были грубыми и бесформенными, а обувь натирала ноги.

Но хуже всего была горечь несправедливости. Что-то очень плохое и неправильное случилось в ту ночь в Окендауне. Она знала, что обнаружила истинную магию. И она была совершенно уверенна, что Верховной Матери было это известно. Как и другим. Послушница получила травмы. Пять её подруг были так перепуганы, что почти лишились рассудка, но детально продуманный отказ показывал, что в игре замешаны куда более страшные события. Если бы Изумруд не была столь упряма, она бы присоединилась к хору лжецов. Это избавило бы её от несправедливого изгнания. Во второй половине дня, следя за тем, как отправляется на юг очередной полупустой экипаж, она поняла, что именно этого от неё и ждали. Ей давали шанс написать письмо. Просить прощения, ссылаясь на ложные воспоминания. Но, увы. Земля и время имели твердые правила. Но что, если упрямство — это просто гордыня?

После уединения Окендауна, тесная толпа казалась бесконечным кошмаром, окутанным всепроникающим зловонием магии. Ей редко удавалось отыскать себе место в таверне, не оказавшись рядом с каким-нибудь амулетом. Большинство из них несли в себе обычные чары удачи — бесполезные и относительно безобидные безделушки. Но некоторые люди пытались завести с ней дружбу, используя магию очарования. Это колдовство должно было сделать своего носителя неотразимым. Однако, благодаря тренированному таланту женщины, оно производило обратный эффект. Отталкивая, словно навозная куча. Но две её встречи с магией оказались достойны более пристального внимания.

Проталкиваясь через толпу на второй вечер своего изгнания, женщина ощутила запах горячего металла, который заставил её обернуться. Она была готова увидеть торгаша, жарящего каштаны, или даже кузнеца, держащего в клещах раскаленную до красна подкову. Но перед ней предстала пара щеголеватых молодых людей в зелено-золотых ливреях. Быстро, но не грубо, они прокладывали дорогу человеку постарше Женщина сразу распознала в них Клинков. Учуянный ею запах был запахом уз, заставлявших мужчин проявлять преданность к своему подопечному. Кем бы он ни был. Когда троица прошла мимо неё, она увидела сверкающий на навершиях мечей кошачий глаз. У мужчин не было причин обнажать клинки или демонстрировать общеизвестное мастерство. Одна их уверенность заставляла толпу расступаться, и спустя несколько минут все трое вошли в двери приемной, оказываясь внутри строения. Изумруд никогда прежде не видела Клинков. И, вероятно, никогда больше не увидит. Они стали напоминанием о её собственных разбитых мечтах. Каждая послушница Окендауна надеется на то, что однажды она отправиться ко двору. И Изумруд не была исключением.

Талон на ужин также обеспечивал её местом для сна, но все таверны были переполнены народом, а потому люди спали по два или даже по три человека на кровати. В одной комнате могло насчитываться четыре-пять коек. В первую ночь Изумруд пришла последней, а потому легла ближе к двери. Казалось, всю ночь пятеро её соседей занимались исключительно беготней мимо, направляясь к ночному горшку. Женщина клятвенно пообещала себе, что теперь будет уходить в спальню сразу после ужина.

Но даже эта предосторожность не была надежной защитой от неприятных сюрпризов. На третий день изгнания её отправили в Желудь, где она добралась до койки первой, а потому аккуратно забралась в самый угол. Вслед за ней явилась пятерка женщин, как обычно шутящих про храп и клопов. Одно из мест оставалось пустым. Но стоило им погасить свечу, как в комнату ворвалась еще одна дама, таща с собой большой саквояж. Изумруд села.

— Простите, госпожа, но не носите ли вы какой-нибудь... магии?

На первый взгляд, женщина была женой преуспевающего торговца. Крупная, средних лет, она была слишком хорошо одета, чтобы проживать в Желуде. Может быть, это место лучшее, что она могла найти в переполненном городе. Она обошла кровать Изумруд.

— Немного магии удачи.

— Госпожа, тебя обманули. Это не магия удачи.

Женщина посмотрела на Изумруд.

— Я получила их в Монастыре Мира Свэмпхама. Цена, заломленная братьями, была довольно возмутительна, однако, их репутация известна по всей стране.

Магия, проданная даме, была призвана улучшить зубы и удалить усы. Но сказать об этом требовалось с большим тактом.

— Я никогда раньше не слышала ни об этом монастыре, ни о Свэмпхаме. Но кое-что понимаю в магии. Точно вам говорю — не существует настоящих чар удачи. Любое колдовство может лишь отогнать духов шанса. Но они столь непостоянны, что амулеты редко приносят пользу. А если от них и есть хоть какой-то толк, то удачу эти штуки отгоняют так же часто, как неудачу.

— Она права! — сказала одна из женщин. — Если бы ваш амулет работал, то вы не оказались бы здесь, с нами, госпожа.

Остальные рассмеялись.

— Попроси комнату, полную красивых мужчин, — бросила вторая.

— Что за наглость! — воскликнула хозяйка амулета. — Никто не спрашивал вашего мнения. Занимайтесь своими делами!

Вымогательство магов было делом Изумруд. Если она собиралась заснуть этой ночью. Однако, она не стала пытаться ничего объяснить.

— Не представляю, какое дело привело вас в Окендаун, госпожа. Но если вы попробуете заговорить с сестрами, надев этот ужас, они не станут вас даже слушать.

Но проблема была в Изумруд. Не в женщине. Потому она спустилась вниз по скрипучей лестнице, чтобы попросить у хозяина гостиницы другую кровать. Её отправили в другую комнату, но все койки уже были заняты. В итоге, Изумруд провела ночь кутаясь в одеяло на грязном полу. Её соседи громко храпели.

На следующее утро клерк в очередной раз поискал письмо на её имя.

— О, да... Люси Пиллоу. Ливрейные Стойла Гринвуда. Спросить человека герцога Истфара.

Расставаться с Окендауном было больно. Однако, женщина надеялась, что все, что угодно, будет лучше, чем жалкое прозябание в Тутоне.

Глава восьмая

Открытая дорога

Вскоре, это предположение показалось опрометчивым. В зябком предрассветном воздухе разносились лязг, гомон людей и лошадей, вонь аммиака и хлюпанье грязи под ногами. Таким был двор Гринвуда. Вокруг сновали огромные животные, зачастую занятые какой-нибудь работой. Звенели упряжи, раздавались проклятия. Кроме подводов, телег и вагонеток здесь было несколько роскошных экипажей. Однако, судя по одежде, ни один из присутствующих лакеев или форейторов не служил герцогу Истфара.

Путем исключения, она, наконец, оказалась рядом с большой серой лошадью, запряженную в старую вагонетку. Румяный, дерзкий на вид мальчишка держал ремень упряжи. Нахмурившись, он всматривался в толпу. Заметив на себе взгляд её испуганных глаз, он спросил:

— Пиллоу?

— Можете звать