Good Night, Джези - Януш Гловацкий

Ловко лавируя в людском потоке на тротуаре, она, как и трое мужчин с ванной, направлялась в сторону реки, но на Девятой авеню свернула в нижнюю часть города. И там продолжала путь среди магазинчиков с дешевым бельем, банков, баров, кофе-шопов и притулившихся к ним уцелевших заведений порнобизнеса.

Приезжающие на Манхэттен наивные провинциалы, вероятно, воображают, что порнокинотеатры — излюбленные места извращенцев, эротоманов, дегенератов и еще бог весть кого. Так называемые приличные туристки, проходя мимо, нервно хихикают, а их мужья, незаметно друг другу подмигивая, с возмущением качают головой и разводят руками, печалясь о том, как низко пал мир.

Это полная чепуха. В середине лета, когда жара изматывает людей, а особенно зимой, когда с Гудзона дует ледяной ветер, такие кинотеатры — прежде всего идеальные убежища для опытных нью-йоркских бездомных. Да, они, эти сохранившиеся на Манхэттене остатки былых времен, старые, грязные, дешевые, но там есть и центральное отопление, и кондиционеры. За цену одного билета, что равнозначно стоимости дюжины подобранных на улице и проданных пустых бутылок и банок из-под пива, здесь можно целый день проспать на вполне удобных креслицах, обитых видавшим виды плюшем, и набраться сил, чтобы пережить ночь: ведь если задремлешь на улице, это по-разному может закончиться.

Вторую группу, заполняющую эти кинотеатры, составляют чернокожие женщины из службы социальной опеки. В число их повседневных обязанностей входит двухчасовая прогулка с одинокими белыми старушками, которых жизнь доволокла до такого места, что они уже либо не видят оснований, чтобы вставать, либо не могут этого сделать, потому что парализованы. А у входа в кинотеатр есть удобный пандус, так что черные опекунши, вместо того чтобы болтаться, как дуры, по улицам, дрожа от холода или обливаясь потом, ввозят в зал инвалидные коляски со своими подопечными, ставят их лицом к экрану, а сами собираются группками и, не следя за действием, сплетничают, запивая попкорн кока-колой. Старушки в колясках сидят, уставившись мертвым взглядом в экран: непонятно, что из происходящего на нем до них доходит. Негритянкам, которые приезжают на работу из Гарлема или Южного Бронкса, часто не с кем оставить детей, поэтому между рядами бегают мальчики и девочки, спугивая сидящих особняком онанистов. Но белая женщина, которая добралась в такую даль, подталкивая инвалидную коляску, — это что-то новенькое. Тем более что вторая, в коляске, с минуту негодующе размахивала руками, и похоже было, ей в кино совсем не хотелось. Впрочем, вскоре она успокоилась и, подобно другим старушкам, равнодушно смотрела на экран.

Так или иначе, когда они появились, разговоры на мгновение стихли — слышны были только стоны совокупляющихся на экране пар. Потом все вернулось в норму, бездомные снова натянули на глаза шерстяные шапки, а чернокожие женщины заказали еще попкорна.

Если бы кому-нибудь захотелось осмотреться повнимательнее, что было нелегко, поскольку в кинотеатре царил полумрак, то он мог бы заметить, что из-за выцветшей портьеры в левом углу зала выглядывает глазок кинокамеры.

Но мы чуть не забыли про нью-йоркскую ванну, в которой Джези собирается с силами для ночной, то есть настоящей, жизни. Итак, ванна наполняется горячей водой, а в ней пенятся и бушуют целебные соли, которые отлично тонизируют. Вот теперь можно погрузить в воду худое и длинное тело. Чудесно… но тут зазвонил телефон, и это не тот звонок, который Джези хотелось бы услышать. Умильный мужской голос затараторил по-польски:

— Добрый вечер, вечер добрый, я эксперт по уцелевшим в Холокосте. Изучил всех без исключения — писателей, актеров, врачей, полицейских. И ни один из них не пережил большего кошмара…

— Заткнись, — перебивает его Джези.

Но голос не унимается:

— …ни один не был раздавлен психически и физически больше, чем ты. И никто, буквально никто, с большей достоверностью не рассказал об этом в своих книгах и личных беседах…

— Ты еще здесь?

— Ну конечно, здесь. Боже, как замечательно она об этом написала. И не кто-нибудь, а жена замглавного «New York Times». Честнее тебя не было никого. Никого и никогда! Разумеется, я все это знал, и тем не менее твоя история меня глубоко взволновала. Видишь, а ты боялся. А помнишь?

— Что — помню?

— Только не перебивай, культурный человек…

— Надоело тебя слушать.

— А помнишь? Как этот Эли Визель[17], крупнейший специалист по Холокосту, получил твою книгу на рецензию и что он написал… Помнишь? А книга была превосходная.

— Я кладу трубку.

— Не положишь, кишка тонка. Плохо он о ней написал. Почему ты так со мной разговариваешь? Кто тебе тогда шепнул, что он еще не отправил статью в редакцию? Ну кто? И посоветовал пойти к нему до того, как отправит, и сказать, что это никакие не выдумки? Ну кто? И ты к нему помчался, сделал книксен, приподнял юбочку и показал черную подвязку с розочкой…

— Отвяжись, я тебя не слушаю.

— Э-э, какое там «не слушаю». Слушаешь. Я всегда знаю, когда ты слушаешь… Ладно, еще минутку, я уже заканчиваю. И Визель возбудился, потому что на подвязке у тебя было написано «Холокост». И ты его убедил, что это твоя история один к одному и что мальчуган, который мыкается среди польских крестьян — садистов и психопатов, — ты и только ты. И что он тогда сделал? Порвал разгромную рецензию и написал новую, похвальную. А почему? А потому, что он — великий, благороднейший человек, переживший Холокост, лауреат Нобелевской премии мира. Одна только у него есть слабость, мелочь, вообще-то: интересуют его исключительно страдания еврейского народа, а в литературе он ни хрена не смыслит. Ну а что было дальше? Пустяки: твоя книга сразу стала шедевром… По той простой причине, что мы разгадали его загадку, как Эдип разгадал загадку Сфинкса… Здорово, а? А насчет подвязки… это я метафорически, тоже попал под твое влияние. Ну а кто первый тебя поздравил?

— Fuck you.

— Твой английский становится все богаче… и он тебя произвел… В кого тебя произвел Визель? Официально произвел в свидетеля Холокоста. Пустячок. Но он подал пример критикам, и благодаря им ты стал Беккетом, Жене, Кафкой и Достоевским в одном лице.

Джези кладет трубку. Но через минуту, после очередного звонка, поднимает:

— Алло?

— Почему ты себя так ведешь? Это бестактно, — говорит тот же голос. — Обыкновенное хамство. Я ведь на твоей стороне, ты боялся, что тебе не поверят, смекнут, что дело нечисто… Ну и кто был прав? Ты — суперзвезда, верно? От души тебя поздравляю, и это фото на обложке, полуголый, с хлыстом…