Наречия - Дэниэл Хэндлер

— Я хочу, чтобы ты любил именно меня, — произнесла Хелена. — Ведь я не американка. Я существо совершенно иного вида и хочу, чтобы ты уловил эту разницу, если так можно выразиться. Как только ты можешь говорить, что тебе все равно! Или мы потому переехали сюда, чтобы ты вернулся к своей старой подружке, к этой своей Андреа?

— Я не возвращался к ней, — возразил Дэвид. — Зато она нашла для тебя работу.

— Ну как же! Вовек не забуду! — воскликнула Хелена. — Ты, главное, скажи, что любишь меня.

— Я люблю тебя, — ответил Дэвид. — Но мне почему-то кажется, что тебе этого недостаточно.

— Тогда скажи, что любишь меня, и дай мне сто миллиардов долларов, — сказала Хелена, на что Дэвид покачал головой.

Наутро не было никакой вылазки на природу, но не потому, что проснулся вулкан. Вылазки на природу не было по причине погоды, если можно так выразиться. В окно стучал дождь, и Хелена дала задание классу написать письма ее матери, а затем прочитать их вслух для художественного самовыражения. Хелена написала на доске список вещей, которые должны быть непременно упомянуты в письмах, а в остальном учащимся разрешалось проявлять фантазию.

Дорогая мама Хелены!

Звонить из Сан-Франциско в Лондон очень дорого, поэтому вы должны позвонить сами. В конце концов, вы мама. Интересно, спит или не спит мой муж Дэвид с начальницей Хелены?

Искренне ваша,

Лори.

Дорогая мама Хелены!

Вы такая жадина. Хелена старается изо всех сил. Наверное, ради разнообразия вам надо накричать на Дэвида. С приветом,

Майк.

Дорогая мамочка!

Хватит заставлять Хелену звонить вам. Одной любовью сыт не будешь. Вы жадная мама, а Дэвид и его подружка Андреа наверняка целуются втихаря. Боже, что мне делать?

Ваш друг

Тодд.

Дорогая мамочка!

Я хочу себе на Рождество лошадку.

Судя по всему, Маргарет не поняла суть задания, но, как оказалось, это не имело значения, потому что где-то в середине урока в класс вошла Андреа и положила конец всей образовательной программе.

— Денег нет, — сказала она и выразительным взглядом посмотрела в сторону Хелены. — Ребятишки, можете выбросить эти ваши письма.

Хелена никогда бы не назвала их ребятишками, но в Америке так, наверное, принято.

— Не надо ничего никуда выбрасывать! — закричала она. — Я хочу послать все эти письма моей маме!

Однако ребятишки оказались народом жестоким и забросали Хелену смятыми в комок письмами и бумажными самолетиками — этакий теракт со стороны граждан страны, которым якобы неведом террор.

— Видишь ли, — сказала Андреа, когда ребячья ватага выкатилась из классной комнаты. Хелена посмотрела туда, куда устремила свой взгляд Андреа, а именно на кучу скомканных писем на полу класса. — Я хочу сказать, видишь ли, — повторила Андреа и тоже подняла с пола несколько бумажных комков, — концерт окончен. Денежки — того, были да сплыли. Понятно?

— Моя мать здесь не работает, — произнесла Хелена. — И я тоже.

Андреа вздохнула.

— Тебя уволили, — сказала она. — Меня уволили. Нас всех уволили, потому что денег нет. Были да сплыли. В общем, гореть нам ярким пламенем.

— Что ж, гореть так гореть, — согласилась Хелена, кладя в сумку бумажный самолетик. — Как в той песне. Я охвачен огненным кольцом. Ее еще пел этот, как его там, Джонни Мани.

— Огненно, — поправила Андреа. — Джонни Кэш.

— Агрессивно, — произнесла Хелена. — Хитро.

Это было по части художественного выражения, той самой части, за которую ей обещали деньги. Кстати, какое там было третье слово? Хелена задумалась.

— Деньги, — произнесла она и выглянула из окна. Город словно океаном дешевого вина был затянут пеленой дождя, влажной и серой, и это тоже напоминало любовь. Обычно мы любим кого-то конкретного, но без денег. Это нам как-то без разницы. Потому что мы в отчаянии. Без денег с тем же успехом можно пристроиться к чужой подружке, и не так уж важно, любовь это или нет. Но для таких людей, как Хелена, этого мало. И каждое произнесенное ею слово любви становилось еще печальней. Каждое новое слово становилось все печальней и печальней, как те записки в ее сумочке.

— Деньги, — в очередной раз произнесла она. — Деньги, деньги, деньги, деньги, деньги, деньги, деньги.

Играя сегодня в гольф, я нечаянно отшиб сороке голову. Да-да, любовь моя, да-да. Ну, если не сороке, то какой-то другой птице — мячиком, прямо в воздухе. Птица упала. Я подошел к ней через всю лужайку, толком не понимая, что мне только что привиделось: какой-то непонятный черный комок рухнул на землю. Я хорошо размахнулся, да и глазомер у меня тоже не плох, но есть такие моменты, когда не важно, смотришь ты или нет. Клюв у сороки был открыт, будто она сама отказывалась поверить в случившееся. Я поднял мячик и посмотрел на оставшийся на нем кровавый след. Затем слегка поддел мертвую птицу ногой, стараясь откатить ее в ту часть площадки, где трава погуще. Здесь я тебя и похороню, о крылатое создание, что оказалось на пути моего мячика для гольфа. Ибо только мне одному известно о твоей мертвой голове.

Мое детство прошло в доме, на заднем дворе которого имелись бассейн и что-то вроде сарайчика с душем, где можно было переодеться, если вам хотелось поплавать. А еще там была моя старшая сестра. А у нее ухажеры. Обычно, когда они приходили поплескаться в нашем бассейне, я куда-нибудь сваливал, потому что моя старшая сестра приваживала к себе ухажеров, и было бесполезно надеяться, что к нам в гости придет какая-нибудь девушка. Мне уже стукнуло четырнадцать. Другие девушки ходили в бассейн при клубе, поэтому я тоже ходил в бассейн при клубе, и там они сидели, девушки, которые были старше меня. Ряды ног, ряды солнечных очков, ряды глуповатого хихиканья. Они были не против, чтобы я тоже подсаживался к ним. Они знали, что я рассматриваю их — вряд ли бы моя сестра обиделась, потому что я был единственным их кавалером. Да-да, любовь моя, да-да. Я подавал им лосьон. Да-да, любовь моя, да-да. Это было мое лето, два моих лета, мои длинные уик-энды, вся эта неожиданно свалившаяся на город солнечная погода. Ни одна из тех девушек мне не нравилась. Я не смог бы нарисовать тебе, что открывали их купальники, хотя, наверное, именно туда я, четырнадцатилетний, и таращился в первую очередь, на все эти участки обнаженного тела. Да-да, любовь моя, да-да.

Зато я хорошо помню парня по имени Кит. Я бы не сказал, что моей сестре нравился именно он, потому что она никому не отдавала предпочтения. В принципе любой мог протянуть ей стакан с ромом, пока она лежала, ожидая, что перед ней пройдут на задних лапках. У нас с ней была договоренность: в те редкие дни, когда я не ходил в клуб, я переодевался в сарайчике и потом, чтобы никому не мешать, плескался один в глубоком конце бассейна. Тем временем ее ухажер оставался рядом с мелким концом, где моя сестра болтала ногами в воде. Зачерпнув полную пригоршню, он лил ей на ноги воду до самого вечера. Я же, устав торчать на четырехметровой глубине, вылезал на бортик по шаткой лестнице, потому что от воды моя кожа сморщивалась до невозможности. Четыре перекладины, три перекладины, пять перекладин на лестнице — точно я тебе сказать не могу, потому что не помню. Лестница совершенно вылетела у меня из головы — наверное, в тот самый момент, когда я наконец научился подтягиваться на ней, вылезая из воды. Это случилось в последний раз, когда я выбрался из бассейна и направился в сарайчик, чтобы навсегда переодеться, за мгновение до того, как я пал, если можно назвать это ощущение падением, если я действительно падший.