Честь чародея - Ян Сигел

Стоял конец мая, но из–за туч стемнело рано. Закат отступал до границ Роквуда и терялся в верхушках деревьев на Фарси–Холме. Там стояли три высохших дерева, покалеченные в той самой буре, что разрушила оранжерею дома, и, хотя вдоль высохших стволов вились молодые побеги, крона деревьев выглядела сиротливо, и голые ветки тянулись к небу, как руки нищих. Любители фольклора утверждали, будто Фарси–Холм получил свое название от слов «фарисей» или «фея», предполагали связь этого места с таинственным нарушением некоего табу и верили, что на холм наложено заклятие. Правда, сколько–нибудь вразумительной истории или легенды в доказательство никто привести не мог. В ту ночь облака, казалось, сгрудились не для того, чтобы пролиться дождем или разразиться грозой, а ради черноты самой ночи. Такие ночи бывали очень давно, до появления электрических ламп и свечей, до того, как люди украли огонь у богов. Темнота растекалась по холму, гася последние лучи солнца. А в доме, в маленькой гостиной, развели странный синий и холодный огонь, который, потрескивая, плясал на углях, казавшихся кусками льда. На полу был нарисован круг. Его подожгли, и синее пламя стремительно понеслось по окружности. Ведьма стояла вне крута, рядом с камином. На ней было белое, расшитое блестками платье, переливающееся в отблесках огня. А вот волосы ее были черны, как ночь, и в глазах таилось больше мрака, чем в темном ночном лесу за окном.

Дибук, притаившись в коридоре, наблюдал за вспышками света, пробивающимися из–под двери. Ведьма напевала; ее голос был то резок, то ласков и сладок, как июньский ветерок. Домовой чувствовал, как в гостиной нагнетается атмосфера колдовства. Свет метался из стороны в сторону, будто пытаясь найти и схватить Дибука, и он лишь вжимался в стену, не смея шевельнуться. Он не боялся темноты, но эта ночь была пугающе бесконечной, и казалось, солнце никогда не взойдет. Голос ведьмы стал наполняться силой и эхом, словно невидимые духи, которых она вызывала, вторили ей и отдавали свою силу.

Внезапно двери с треском распахнулись, едва не прибив Дибука насмерть, и водопад света выплеснулся наружу. Яркой белой дорожкой свет пронесся по коридору, стремительно проникая в глубь дома. И тут Дибук услышал призыв, хотя слов он не понимал. Какая–то сила потянула его вперед и стала затягивать на эту сияющую дорожку. Он прижал уши, чтобы ничего не слышать, но невидимая сила продолжала тащить его, так что ему пришлось вцепиться в косяк. Дибук бормотал какие–то слова — то ли заклинания бесхитростной бытовой магии, то ли молитвы к неизвестному божеству, а для верности еще и прицепил себя прищепкой — словом, боролся изо всех сил. Он зажмурился, но потом снова открыл глаза. Доведись ему прожить еще тысячу лет, он все равно никогда не забудет того, что увидел.

Прямо по лучу света на него катился туман, бесформенный, как амеба, в котором возникали образы пустых лиц со стершимися чертами, рук, подрагивающих, словно щупальца морской звезды, развевались обрывки одежды и клочья волос. Даже заткнув уши, он слышал приглушенный гул — вопли отчаяния, доносившиеся будто издалека, не громче комариного писка. Дибук хотел прислушаться, но побоялся, потому что иначе поток затянул бы и его в глубь неизвестности. Он видел тело сэра Уильяма и его руки, хватающиеся за собственную голову. Дибук на мгновенье поймал его свирепый и одновременно беспомощный взгляд. В тумане вертелось множество существ и хлама — он видел тонзуру священника, убитого в гражданской войне; извивающийся кнут извозчика, болтающийся туда–сюда; чье–то пальто; раздутый живот горничной, беременной от своего хозяина. И среди всего этого метались тени маленьких темных существ, издавна населявших дом и помнивших каждого его посетителя, всех жильцов. Здесь был даже каминный бес, из последних сил цепляющийся за оконную раму, но и его затянул вихрь заклинания.

Когда поток фантомов наконец иссяк, Дибук отцепился от косяка и, не обращая внимания на боль в ногах и ломоту во всем теле, поковылял ближе к двери, чтобы видеть, что происходит в комнате. Пылая синим пламенем, от пола до потолка поднимался гудящий столб воздуха, втягивая в свою воронку призраков. Если кто–то из самых проворных духов пытался вырваться из этого заколдованного круга, то воронка изгибалась и захватывала его снова. В вихре мелькали искаженные образы — выпученные глаза, скрученные губы. Ведьма стояла чуть поодаль, распростерши руки. Сила магии достигла своего пика, и столб поднялся под самый потолок. И тогда ведьма стала выкрикивать слова заклинания: _«Увалель!»_ И снова: _«Увалель_неан–шамель!»_ Внутри вихря полыхнула синяя молния. По полу пробежала трещина, и внутри круга пол разверзся.

Водоворот призраков со страшной скоростью унесся вниз, в дыру в полу. Дибук успел заметить мелькнувшего в вихре сэра Уильяма с гримасой ужаса на лице. Домовой не мог заглянуть внутрь темной трещины из своего убежища, не мог никого спасти. Последний призрак исчез в круге, ведьма прочитала заклинание, и трещина закрылась. Все было кончено.

В глубине комнаты Дибук заметил Негемет. Она сидела неподвижно, вытянувшись в струнку, подобно египетской статуе, и в ее прищуренных злобных глазах горел дьявольский огонек. Медленно, шаг за шагом, домовой стал отступать назад, а потом развернулся и побежал что было духу.

— Одного мы упустили, — сказала ведьма. — Один маленький крысеныш вырвался. Это крайне нежелательно. Найди его!

Кошка метнулась вслед домовому. Но Дибук был проворен, сызмальства хорошо бегал и легко уворачивался от препятствий. Ушибленная нога не слишком беспокоила его, и он несся со всей скоростью, на какую был способен. Забавно хромая, он слетел вниз по крутой винтовой лестнице, преодолел петляющие коридоры дома, открытые и закрытые двери, бежал, не разбирая дороги и уже не выбирая затененных мест. Негемет оказалась не столь ловкой И, не найдя беглеца, злобно мяукала перед закрытой входной дверью, сквозь которую домовой юркнул мгновением раньше.

Вырвавшись из дома, Дибук продолжал бежать. Он не оглядывался и не разбирал дороги, страх гнал его вперед, прочь от заколдованного дома. Лишь у трех сухих деревьев на Фарси–Холме он позволил себе чуточку передохнуть, надеясь, что, если тут появится Негемет, его дальние родичи–гоблины заступятся за него.

Оранжерея была отремонтирована, работники получили свою плату и ушли восвояси.

— Ты не нашла его, Негемет, — задумчиво сказала хозяйка, — ну ничего. Это не важно. Он был всего лишь домовым, хранителем углов и паутины. От него неприятностей не больше, чем от полевой мыши. А главную проблему мы уже устранили.

После изгнания нечистой силы из Рокби прошло несколько дней. Дом был пуст и безмолвен: не скрипели лестницы, не потрескивали половицы. Где–то в глубине стен сам дом тосковал по прежним обитателям. Он скучал по ним, как собака скучает по своим блохам, с которыми прожила всю жизнь. К тому же дом ощущал вторжение новой темной силы; атмосфера здесь становилась все более сырой и холодной, и никто уже не хранил и не оберегал ее.

Пленник, запертый на чердаке, чувствовал необыкновенную пустоту дома, но только потому, что исчезло все, что можно было хоть как–то почувствовать. Моргас редко навещала его, и ему ничего не оставалось, кроме Как разговаривать с самим собой, с домом и с молью, которая была так мала, что ее не утащила сила магии. Но вскоре это стало выводить его из себя. Тогда он попытался сокрушить преграды, закрывающие путь к свободе. Он был достаточно силен, чтобы своротить обычные ржавые решетки и запоры, но, укрепленные колдовством, они не поддались натиску.