Варварская любовь - Дэни И. Бехард

Джуд слушал этого усатого крепыша, часто замолкавшего, чтобы одернуть пиджак. Закончив философствовать, Уотсон показал им спортивный комплекс, зал с несколькими рингами, весы с хромовыми ручками, ярко-синие груши, скамейки и механизмы с рычагами.

У нас здесь снаряды, сказал он, для каждого мускула в человеческом теле.

На стене висел пухлый шлем с подсоединенной гидравликой.

Сунь туда голову, приказал Уотсон.

Джуд повиновался.

Покрути головой.

Джуд наклонил голову набок.

Зашипели клапаны.

Укрепляет шею, кивнул Уотсон. Можешь себе представить, как это поможет на ринге. Он вынул платок из кармана и промокнул лоб.

Когда они вернулись в гостиницу, Карни предупредил Джуда: держись подальше от этих приборов, сынок. Они тебя разбалуют. Двигайся быстро, не теряй хладнокровия. И, кстати, я не верю людям, которые не снимают костюмов. Нет в них ни черта, ни капли смысла.

Впрочем, он заметил, что деньги – всегда деньги, а Уотсон предложил более чем достаточно. Карни признался Джуду, что после продажи дома уже нажился и хотел бы осесть где-нибудь в теплом и спокойном месте в качестве пенсионера и вести скучную жизнь. Для спасения достаточно и телевизора, добавил он.

Через месяц начались тренировки. На редких афишах, расклеенных по окрестностям, красовался Джудов портрет. «УАЙТ» – крупными буквами было выведено чуть ниже лица. Появился репортер, чтобы чего пронюхать, спросил Джуда, не отразится ли переезд на его известности в спортивном мире, как он лично относится к черным боксерам и есть ли у него планы заняться политикой. Джуд вздрогнул, почесал затылок под бесцветными волосами, наклонил шишковатую голову в одну сторону, потом в другую и наконец ответил: не знаю.

Молоток, заметил Уотсон потом, молчание – всегда лучший ответ. Сами увидят.

В тот день несколько отцов заплатили за обучение, чтобы сыны их наблюдали и учились. Слабые белобрысые мальчики, подстриженные под горшок, в ужасе смотрели на то, как Джуд обменивался оглушительными ударами с Рэдом Бенсоном, несколько напоминающим Босса, но более плотно сложенным, тело которого избрало эволюционную стратегию избавления от шеи и подбородка. Между раундами Джуд отхаркивался и сплевывал в угол. Уотсон, глядя на грозди сверкающих плевков, свисавших с канатов, упрашивал его: не надо так, пожалуйста, наша цель, говорил он, возвысить бокс.

Часом позже появилась Луиза.

Извиняюсь, спросил Уотсон, вас кто-то прислал?

Джуд ее заметил и вырубил соперника – долговязого бизнесмена в длинных гольфах, приехавшего из Шривпорта, которому доктор посоветовал более стимулирующий спорт, чем выездка или моционы.

Джуд пронесся мимо Уотсона ей навстречу. Они разговаривали так, будто знакомы вечность, он – что-то бормоча, она – обстоятельными предложениями. Луиза казалась моложе его, более раскрепощенной. Она сообщила, что читала о нем в газете. Спросила, увидятся ли они опять. Oui, выпалил он, не успев подумать. Они договорились встретиться вечером. Карни вроде ничего не заметил, только засунул в рот новую жвачку, а Уотсон сказал: мы тут стараемся стать образцом для подражания. Парнишка вроде тебя обязан держать стиль. У тебя карьера впереди, и образцовая. Бокс не вечен.

Вечером, ожидая Луизу, Джуд пытался понять, что с ним происходит. Все думал о простом удовольствии быть с ней, о том, как она глядит на него. Когда она появилась, он молчал. Она отвезла его к себе, в домишко, расположенный в северной части города, на лесном участке между фермами. Комнаты были чистые и просторные, с балок свисали высушенные травы, на полках стояли кувшины и книги.

C’étaient toutes les choses de ma mère, это все мамино, сказала она. Рассказала, что бабушка была креолкой, а отец был почти полностью индеец. От мамы и бабушки она научилась акушерскому делу, ну и французскому – un français bien différent[22].

Потом она умолкла, пространство наполняла назойливая музыка сверчков и ночных насекомых. Луиза рассказала ему, что ее мать умерла недавно, еще молодой, и пришлось самой заботиться о себе и делать то, к чему еще не была готова. C’est… начала она, но, не находя слов, продолжила по-английски: «…так одиноко».

Потом они пошли гулять. Она говорила о том, чему ее учила мать, и о том, на что только намекала, сама уже не твердо помнившая утерянные традиции. Джуд и Луиза брели по редколесью, вокруг покосившегося дома росли древние деревья – орехи да кряжистые дубы. Тропинка привела их к линии электропередач, тянущейся через всю округу; галактики над головами сияли так ярко, что можно было различить провода высоко в небе. Провода гудели, как там, над полями, в стране его детства. Она коснулась его жилистого кулака. Они вжались в землю. Она протянула ладони к свету. Он вонзал пальцы в траву и корни, и комья земли летели, как из-под копыт скачущего коня.

Потом она расспрашивала о его жизни. Ее груди нежно касались его груди, рука лежала на животе. Слушая его, она закрывала глаза. Она была первой, кому он рассказал об Иза-Мари, о ее смерти и дороге на юг, и о том, что он не помнит, во что она превратилась, и что это его беспокоит и даже во сне он думает о ее косточках. Он лежал, вспоминая пустоту, появившуюся, когда он решил уехать, огромный залив ночью, которую он провел в горах, поля и ветер, и то, как он сопротивлялся холоду. Что случилось с тем миром, и ради чего ему бороться в этом? Он видел ферму, берег, неспокойное море. Он хотел заниматься простой работой. Ему нужна была Иза-Мари, такой, какой она была в детстве, он хотел нести ее по дороге и чувствовать себя преданным благу, что в его руках. На ринге он не ведал подобного ужаса. Он вскочил и побежал, не в силах противиться импульсу. Он мчался по пыльной тропинке между полями и перепрыгнул забор на фермерском дворе. За сараем, голый и босой, он схватил топор и забросил его в поленницу. Ферма серебрилась, лунные тени протянулись под деревьями. В ушах гудела кровь. Он не хотел останавливаться, не хотел думать. Он рубил дрова, пока весь пот не вышел из тела, пока не залаяла собака и не зажглись огни в доме. И тогда он убежал.

В следующем месяце Карни и Уотсон сообща организовали Джуду участие в поединках. Многовато будет, заметил Карни, но признал, что это закалит Джуда, и не так уж важно, что бои сулят приличный доход. Джуду казалось, что он дерется с каждым американцем, весящим больше ста семидесяти пяти фунтов. Некоторые были с брюшком. Один был одноглаз, весь в шрамах от ожогов, другой – только что из тюрьмы, со спиной, покрытой татуировками бесстыдных голых женщин, каких Джуд никогда не видел до сих пор. Все проигрывали быстро, хотя несколько импресарио подмазали Карни, чтобы Джуд затянул бой, а не выигрывал нокаутом.

Несмотря на то что бои напоминали игру кота с мышами, Джуд был доволен. Ему нужно было время. Между боями он встречался с Луизой. Когда он приходил к ней, она ждала его, одетая в яркое платье, а на столе стояло угощение: рис, густой суп гумбо, жареные стручки окры и ароматное суфле из креветок. Они проводили за едой часы. Обычно она ставила какую-нибудь легкую музыку, а потом они отдыхали на постели, залитой солнцем. Ему нравилась эта близость, эти медные растяжки на ее бедрах, бутон рубца на предплечье, оставшийся после падения на битое стекло в детстве. Иногда ей удавалось разговорить его, и несколько слов, что он выдавливал из себя, были для него такими откровенными, что ему казалось, будто он у кюре на исповеди. Но в автобусах и самолетах на пути в Вегас, Рино, Нью-Йорк он изгонял ее из своего нутра. Перед каждой схваткой он глядел на элегантных женщин в зале, но когда шел к ним в толпу, все немедленно ретировались, некоторые – с гримасами отвращения. Потом в раздевалке он смотрел в зеркало. Его разбитое лицо никак не походило на черты Иза-Мари или даже Эрве Эрве, и с усилием он сравнивал свое уродство с теми, на кого он мог быть похож, – на мать или отца. Его гнев и раздражение не иссякли. Стонали трубы в стене, и он сообразил, что сжимает раковину, выдирая ее из бетонного основания, чтобы, как ему казалось, удержать себя в равновесии.