История Сибири. От Ермака до Екатерины II - Петр Словцов

Вот он обозревает присутственные места в Забайкалье. Видит, как по этапам проводят арестантов, беседует с ними, узнает массу невообразимых историй, связанных с кровавыми преступлениями. Он вникает в различные стороны быта арестантов не просто как чиновник, а как человек, в достаточной мере познавший, с какими унижениями, душевными муками связано ограничение свободы, тем более если оно осуществляется по несправедливости. Впрочем, он также никогда не откажется и от собственного мнения, что «филантропия утешительна, достохвальна, когда те, которых щадят, умеют искренно ценить любовь мудрую».

С 1814 года Словцов надолго свою судьбу связал с Иркутском и Восточной Сибирью в целом. Ему уже около 50 лет, и он — один из самых образованных людей в России. У него есть серьезный опыт работы в столичных государственных структурах — о нем помнят в Санкт-Петербурге. В Иркутске Словцов занял должность совестного судьи, а позднее был назначен директором Иркутской гимназии. В это же время он руководил работой приходского и уездного училищ — с его именем связаны многие добрые изменения в работе учебных заведений Восточной Сибири. Ему удалось открыть несколько новых училищ в уездных городах и селах, улучшить быт учителей, поднять качество обучения.

Сибирский писатель-краевед Н.С. Щукин (старший), современник Словцова, в очерке «Житье сибирское в давних преданиях и нынешних впечатлениях» с должным почтением пишет о том времени, когда «приходские училища были открыты по всем волостям Иркутского и Киренского уездов стараниями бывшего директора Иркутской гимназии П.А. Словцова». До 1827 года, когда Словцов в последний раз приезжал в Иркутск, он смог побывать в самых отдаленных местах Восточной Сибири. «Как уроженец Сибири, объехавший ее от Урала до Камчатки и проживший в ней много лет, — вспоминает о Словцове краевед Н.А. Абрамов, — он коротко знал многие частности сей страны. Глубже и вернее других мог он проникнуть во многие обстоятельства и собрать сведения для точного географического описания ее. Весь свой ум он употреблял на воспоминание своей родной страны и по возможности старался изобразить ее историческое обозрение твердой рукой мастера, ибо История Сибири была потребностью его души». Именно П.А. Словцову удалось привлечь Абрамова к подробному изучению местной истории, краевед многие годы знал Словцова по Тобольску, часто встречался с ним, был одним из близких для историка людей.

Однажды, приехав по делам образования в Нерчинск, Словцов зашел в местный архив. Там в его руках оказались несколько сибирских свитков, и он «был устрашен в своем археографическом любопытстве и пылью, и старинною скорописью». Содрогнулась душа… Пожалуй, именно с этого времени, с лета 1814 года, когда в Нерчинском архиве Словцов почувствовал, насколько сильно могут его взволновать реалии и раритеты, связанные с историей его родины, и началась неформальная работа над «Историческим обозрением Сибири», страницы которого в немалой степени насыщены личными наблюдениями историка над многообразием сибирской жизни.

В своем историческом труде он скажет, что «Сибирь завоевана не генералами», покажет, как «приливы русских продолжались по назначению и по воле. При городах и острогах чередились предместья, в полях, где текут воды, росли деревни». Еще не раз и не два вспомнятся сибирякам простодушные и мудрые слова историка П.А. Словцова, что «кайла без сохи работает дорого…»! Правда, о том времени, когда «сибирячки соболей били коромыслами», он сможет рассказать, лишь прибегая к отдаленным воспоминаниям потомков тех мужественных россиян, которые среди первых рискнули перевалить через Каменный пояс. Именно богатый личный жизненный опыт позволяет Словцову проникнуть в тайну человеческой сущности, показать психологию тех сибиряков, которые обрабатывали землю, возводили остроги, обживали суровую страну. В сущности, он первым сделает смелую попытку понять характер сибиряка-труженика, прикоснуться к самым интимным сторонам его души. Словцов, работая над своим историческим научным трудом, анализируя ход важнейших государственных дел, сумеет соединить в себе трепет перед историческим свитком с удивлением перед глубиной душевного мира конкретного живого человека. «Этот угрюмый, несловоохотливый посадский, этот крестьянин с черствым видом, но не сердцем, знаете ли вы, носят к себе тайну благоговейности и сострадания к неимущим братиям. Чтобы исторически засвидетельствовать истину обоих чувств, — продолжает Словцов, — стоит перенестись в средину Святок». Обращаясь к обычаю сибиряков радушно встречать странников, многоопытный Словцов утверждает, что каждый человек как божественное создание в своей подоснове добр. «Надобно только… поднять завалившиеся сокровища со дна душевного, чтобы увидеть человека любви…» — напоминает нам историк!

После глубоких-глубоких раздумий, после разговоров с таежными людьми Словцов покажет нам, сколь большую роль в освоении Сибири, в поддержании нравственных основ сибирской жизни играли христианство, религиозные воззрения на мироздание. «Посмотрите на артели витимских звероловщиков, — пишет историк, — и полюбуйтесь чувством их богобоязливости, которою они освящали, так сказать, лес и природу».

Словцов считал, что его предки были выходцами из окрестностей Великого Устюга, поэтому с особым трепетом он подмечает, что за благородными качествами «витимских звероловщиков», образы которых ему так ярко запомнились, «отсвечивал образец устюжский»! Между прочим, за данным наблюдением Словцова стоят исторические факты: непереоценима роль устюжан в освоении Сибири, азиатских побережий и морей России. Эти люди не просто добывали таежного или морского зверя, чтобы обеспечить собственное существование. За ними шла вера в благородство собственных деяний, которая согревала и одухотворяла их жизнь. «Расходясь по лесам из первого стана, раздельные партии выслушивали от главного передовщика наказ ставить становья сперва во имя церквей, потом во имя Святых, которых иконы сопутствуют артели, — делится Словцов достоверными сведениями. — Соболи, изловленные около первых становьев, назывались Божиими и в свое время отсылались в церкви». Словцов не утверждает, что именно так все происходило на всех пространствах Сибири. Огромная Сибирь, даже в северной ее части, отнюдь не была однородной и однообразной по живым людским потокам; «…правила, исполняемые Витиму и Лене, были вдохновляемы духом западным, а не Киренском. Киренску и Якутску, куда не переставала прибывать сволочь людей и где нехотя перенималось кое-что из житья инородческого, еще не наступали подобные очереди остепенения». В срединных же сибирских городах и в южных районах Сибири историк встречал «не менее того примеры пороков и бесчинств», немало таких пороков встречал Словцов и в Тобольске, его окрестностях… А собственные наблюдения он весьма ценил!

И если уж П.А. Словцов отведет несколько строк в «Обозрении» для описания природных явлений в пределах Яблонового хребта (Яблонного, в написании Словцова), расскажет о случающихся там нередко сильных бурях, грозах, сопровождающихся ливнями, то он поделится с читателями и собственными наблюдениями: «Раз случилось и нам, при переезде через хребет, провести ночь в крайнем беспокойстве, среди беспрестанной молнии и неумолкающего грома, тогда как дождь лился ливнем».

Во время одной из вынужденных таежных остановок постоянный спутник Словцова в поездках по Восточной Сибири нижнеколымский казак Кривогорницын укрывал брезентом лошадей и кибитку. Словцов мимолетно обратил внимание на крупноствольную пихту, стоявшую невдалеке, и зачарованно улыбнулся: из сухонького дупла-гнездышка при мощных раскатах грома то и дело высовывалась любознательная мордочка белки… Неспешно перебежали дорогу довольные ливнем сохатые. Шла обыкновенная жизнь тайги, возникшая не по воле человека, — и потому ее грешно обижать: все находится во власти божественной силы, во власти Провидения…