Снятие с креста - Пол Клеменс

Он до последнего оттягивал посещение галереи. Было что-то тревожное. Но он уже не мог терпеть. Медленно отворил тяжелую дверь, вошел в вестибюль, озаренный мерцанием красноватой лампы. И сразу понял тонким чувством, что в западном крыле он не один…

Он на цыпочках прошел полутемный зал. Иллюминация не работала, тусклый свет поступал из окна – через неплотно задернутые шторы. Просторный зал с крестовым сводом (в начертательной геометрии это что-то вроде пересечения двух полуцилиндров). Мягкий ковролин заглушал шаги, на стенах проявлялись прямоугольники полотен. Экспозиция закрыта для посетителей, полотна затянуты пористой пленкой, чтобы предохранить их от ненужных воздействий. Все строго, красиво. Ажурные карнизы под потолком, расписанным затейливыми узорами. Датчики объема по всей протяженности зала, приборы, контролирующие температуру, самозаписывающий аппарат в стеклянном футляре, почти незаметный в углу – психрограф, регистрирующий влажность воздуха…

Галерея представляла небольшую аркаду. Дверной проем имитировал готическую арку, за проемом распахнулся аналогичный зал – здесь экспонаты висели плотнее. Он отогнул на одной картине край «покрывала», прикоснулся к шершавому полотну. И вдруг различил глухое покашливание. Отдернул руку, прислушался. Тронулся дальше, одолел еще один проем, вышел в продолговатый зал, на котором экспозиция обрывалась. В дальней стене за волнистой пурпурно-лиловой драпировкой виднелась приоткрытая дверь. Он тихо пересек зал, просочился внутрь. Узкий проход изгибался вправо. Приглушенно работал кондиционер.

«Запасник музея, – догадался Анджей. – Экспонаты, по тем или иным причинам не участвующие в экспозиции…»

Он на цыпочках добрался до поворота, спустился с небольшой лестницы и оказался в низком помещении без окон. Здесь было много шкафов, деревянных стеллажей, заваленных любопытными предметами, стол с настольной лампой. Абажур целился в спину тщедушного человечка. Он сидел на коленях в дальнем углу и выуживал с нижней полки стопку холстов, переложенных пленкой и фанерными щитами. Силенок человечку не хватало. Он тужился, чертыхался культурными французскими оборотами. Сделал передышку, нагнулся, приподнял за угол верхний щит, стал водить подслеповатыми глазами по холсту.

– Определенно, это то, что нужно… – донеслось приглушенное бормотание. – Сейчас мы вас, ребята, как миленьких…

Он опять завелся, закряхтел.

– Помочь? – спросил Анджей.

Человечек подпрыгнул. Вперился, часто моргая, в нежданного посетителя. С лысоватой макушки стекал пот. Стекла очков запотели от волнения. Он снял их с носа, стал усердно протирать носовым платком, выуженным из штанов. Нацепил на нос.

– Вы меня испугали, месье, – человечек непроизвольно сделал жест ногой, словно собирался задвинуть полотна обратно.

– Вы меня тоже. Можно поинтересоваться, почему вы находитесь в моей галерее?

– В вашей галерее?… Боже ты мой, – человечек хлопнул себя по лбу. – Так вы господин Раковский?

– Да, – подтвердил Анджей.

– Извините, незнаком с вами лично… – Субъект нездорово засуетился, полез к Анджею с протянутой ладонью. – Спешу представиться, Франсуа Винье, хранитель, так сказать, вашего музея. Искусствовед, гид, проживаю в Шантуа на улице Коммунаров, дом шестнадцать, разведен в прошлом году… Правда, с того дня, как вы распорядились закрыть музей, я в некотором смысле без работы. Но это ничего, месье, я не в обиде…

– А что вы здесь делали? – нахмурился Анджей.

– Месье, вы не понимаете, – человечек начал успокаиваться, заговорил с укором. – Я уже много лет работаю с коллекцией Венсана Переля. Я обязан следить за ее состоянием. Помещения музея были закрыты целый месяц, это недопустимо! Разумеется, в залах поддерживается микроклимат, но это ничего не значит! Старинные картины живут своей жизнью! Они коробятся, сохнут, образуются трещины, осыпается краска, ветшают холсты, разрушается грунт… Я должен выявлять все случаи порчи материала и давать распоряжения – с вашего, разумеется, разрешения – на переправку под охраной картин в реставрационную мастерскую при Художественном музее города Кале. В этом году мы уже отправили на реставрацию две миниатюры Жана Фуке, бесценное полотно Антуана Гро «Наполеон направляется в Аустерлиц»… Я позвонил госпоже Селин Шаветт, она сказала, что по вашему распоряжению открывает галерею. Я немедленно примчался сюда, в этом нет ничего необычного, месье…

– Вы не ответили, что вы здесь делали, – Анджей выразительно посмотрел на стопку, торчащую с нижней полки.

Но человечек присел и положил руку на соседнюю.

– О, месье, это сытая бюргерская Пикардия, увековеченная ее художниками. Картины писаны по дереву. Художники сами подбирали дощечки, чистые от сучков, – кусочки липы, груши, дуба. Их просушивали, склеивали, шлифовали до шелковистой гладкости, пропитывали маслом, опять сушили – ведь если останется капелька влаги, она покоробит доску, по краскам побегут морщинки, а живопись не должна стареть… Но разве можно полагаться на то, что было сделано четыре века назад?

– Вы работали с другой стопкой.

– Ах, это… – Месье Винье проследил за его взглядом, покраснел, как знамя Парижской коммуны. – Это Клод Шандемо, месье. Семь полотен выдающегося мастера. В прошлом году их вынули из рам, которые вконец расшатались, и заказали новые. Обещали изготовить к концу марта. Разумеется, мы не можем их пока выставлять. Но я должен проверять состояние холстов регулярно…

Он решил не упорствовать. С Шандемо он разберется позже.

– Хорошо, месье Винье, – миролюбиво сказал Анджей. – Разумеется, вы имеете право здесь находиться. Оставим в покое Шандемо и начнем знакомство с экспонатами галереи. Наверное, несложно снять с картин чехлы?

Невзрачный человечек оказался классным специалистом. Он знал о живописи практически все. Они ходили от экспоната к экспонату, искусствовед вдохновенно вещал. О каждой картине он мог говорить часами! Анджей холодел от мысли, что вся эта красота – его собственность. Нет, здесь не было представителей импрессионизма Эдуарда Мане, Эдгара Дега, Гогена, Ренуара, фовиста Матисса, кубиста Пабло Пикассо, романтика Эжена Делакруа, многих других уважаемых французов. Коллекционер Венсан Перель ценил классическую живопись. Несколько полотен Жоржа де Латура – живописца из Лотарингии, которая в XVII веке была центром развития французской живописи. Забытый мастер – только в начале XX столетия его открыли заново. Знаменитые жанровые сцены Латура – на тему, как молодой, прилично одетый человек становится жертвой уличных гадалок или карточных катал. Никому не известная «Сделка» – противопоставление темного пространства потоку яркого света. Напряженные сухие лица договаривающихся граждан, молчаливая игра взглядов, сонм сомнений, тревожная, буквально вибрирующая атмосфера… Жан Калло – еще один график из Лотарингии, увлекавшийся трагическими сюжетами. Бессмысленные, страшные события, удивительные персонажи, преувеличенная острота видения. Заскорузлые попрошайки, вандалы, вскрывающие могилы, казненные преступники, деревья, на которых высыхают повешенные… Несколько полотен знаменитого Луи Ленена, предвосхитителя идей Жана Жака Руссо – абсолютно иные сюжеты: тщательно прописанные картинки крестьянского быта, ежедневный труд. Молочницы, пахари, плотники… Нормандец Никола Пуссен, почитатель Гомера и Овидия, посвятивший творчество античной тематике. Мягкие колориты, обнаженные фигуры в естественном движении. Никому не известные «Богиня Победы возносит Геракла с костра на Олимп», непристойный «Проход аргонавтов между Сциллой и Харибдой», «Похищение Елены Тесеем и Пейрифоем»… Гламурный Шарль Лебрен того же XVII века, получивший звание первого живописца короля и усердно прославлявший мощь монархии и величие короля-Солнце. Блестящий пейзажист из Лотарингии Клод Лоррен с безупречной игрой тонов. Остроумные, «галантные» сцены неповторимого Жана Антуана Ватто – автора знаменитой «Вывески лавки Жерсена», которая должна была служить рекламой антикварной лавки, но когда ее купили, то разрезали пополам, и получилось две картины… Безупречная нагая натура Франсуа Буше в водопаде, гармонично вписанная в пейзаж. Библейские мотивы Эжена Моруа…