Короли побежденных - Елена Первушина

Возница повел лошадей за дом, к конюшне. Кайрен постучала в дверь и позвала:

— Гвенни, это я, открой, пожалуйста.

Дверь со скрипом растворилась, оттуда выглянула заспанная девочка-послушница и непонимающе уставилась на Кайрен, потом на меня.

Кузина еще раз помахала мне рукой и скрылась.

* * *

Я пошел напрямик через лес, кое-где проваливаясь чуть ли не по колено в снег, кое-где по влажной оттаявшей земле.

Когда на землю легли косые солнечные лучи, я шел через старый ельник милях в двух от дома. Сейчас, когда деревца подлеска еще не раскрыли листьев и молодая хвоя светилась зеленью и золотом, здесь было вовсе не темно и не мрачно.

Лес просыпался. Птицы уже принялись за работу — торопились охмурить своих будущих женушек. Чиркал, будто вертел точильный круг, зяблик. Зарянки выговаривали: «Разве-я-не-славный-женишок?!» Синицы умоляли: «Будь со мной! Будь со мной!» Теперь эта брачная вакханалия будет преследовать меня до самого вечера.

Я присел отдохнуть на узкой прогалине. Всю середину ее занимал большой снежный остров, а по краю, у еловых стволов ютились аж три муравейника. Муравьи уже вылезли греться на солнце и копошились на вершине купола, словно черное бурлящее варево. Я похлопал по ним ладонью и слизнул с пальцев муравьиную кислоту. Потом мне пришла в голову еще одна идея.

Я протянул муравьям еловую шишку и, когда пяток черных солдат перебрался на нее, положил шишку на снежное поле. Муравьи тут же заметались, как потерпевшие крушение моряки на плоту, забегали, касаясь усиками снега. Я построил для них мост, соединив тонкой веткой шишку и «берег», и загадал: если хоть один, из них выберется из снежного плена, мне удастся сохранить дом.

Муравьи все так же бестолково суетились, забирались на ветку, но, пройдя по ней шаг-другой, тут же поворачивали назад. Наконец один, самый любопытный, пополз дальше. Я следил за ним, боясь вздохнуть. Как всегда бывает, я сам поверил в собственную выдумку. Если он выберется, то и я сумею одолеть аристократов.

Он прошел уже больше половины пути, но вдруг остановился, завертелся, отчаянно шевеля усами, и вдруг повернул назад.

«Ах ты, тардская морда!» — подумал я, досадуя и на него, и на себя. Надо же, нашел, на кого ставить — на тупую скотину, у которой, наверное, даже страха смерти нет!

Муравей меж тем вернулся на свою шишку-плот, обежал всех прочих пленников, щекоча каждого усами и… Тут я не поверил глазам. Они все, один за другим, поползли по мосту. Время от времени «впередползущий» возвращался, чтобы проверить, все ли в порядке у следующего. Так в полной гармонии и идиллии все перебрались на твердую землю. Лишь один ошибся: пополз в другую сторону, выбрался на снег, побегал немного и замер. Заснул от холода. Я осторожно выловил его и перенес на землю.

Мне стало стыдно: скотинка оказалась человечнее меня. А я достоин своих родичей-аристократов, если вот так играю с живыми существами.

* * *

Я пошел дальше и скоро выбрался из ельника в поля. По правую руку на холме, окруженный куртинами кустов шиповника, возник наш дом. И я снова остановился, чтобы взглянуть на то, ради чего готов сражаться со всеми асенами Лайи.

Любому человеку, хоть что-то понимающему в архитектуре, дом показался бы ужасным. Он был слеплен из трех непохожих друг на друга частей. Северное крыло, построенное почти сто лет назад из серого камня, грубой кладкой, плоской крышей и двумя квадратными башнями больше всего напоминало крепостную стену. На первом этаже были службы — кладовые, конюшня, каретный сарай, второй же представлял собой большую свалку всего, что прежние хозяева не захотели выбросить. Я некогда с восторгом эту свалку разгреб и устроил на втором этаже свою коллекцию самых разных предметов, собранных мной в доме и округе, с помощью которых я смог отправиться в путешествие по другим временам. Старая посуда, мебель, детские игрушки, ржавые наконечники стрел, женские украшения. Все они становились для меня ниточкой, ведущей к их прежним хозяевам. Сюда же этой зимой переехали вещи, принадлежавшие отцу и матери. По вполне понятным причинам я не хотел говорить с ними при посторонних.

Южное крыло с комнатами для хозяев, слуг и гостей было построено при моем дедушке и напоминало скорее загородный дворец — большие окна, высокие арки, тонкие, покрытые резьбой, колонны. Там я появлялся нечасто.

Но самыми старыми были галереи, соединявшие оба крыла. Они сохранились еще со времен церетов. К сожалению, потом их не раз ремонтировали и ни одного следа, уводящего в прошлое, мне не удалось найти.

Возвращаться не хотелось. Весна и церетка разбередили меня, и сейчас лучше было не попадаться на глаза людям. Я обошел дом стороной и спустился к реке. Здесь, на широких земляных террасах, стояла когда-то церетская ферма. Сейчас от нее остались только каменные фундаменты коровника и дома да две мертвых, высохших яблони. Между камнями пробивались первые листья земляники.

Летом я любил сидеть здесь, на камнях, и исподтишка наблюдать за жизнью людей, ушедших с этой земли два века назад. Я знал в лицо и по именам несколько поколений хозяев этой фермы, знал их неторопливое, повторяющееся из года в год зачарованное житье. Когда пришли асены, цереты не удивились и не испугались, а покорно приняли свою новую судьбу. Те, кто помоложе, почти не сопротивляясь, ушли прочь, а старшие, те, кто корнями врос в эту землю, просто умерли, освободив место для новых хозяев.

И все же они умели быть счастливыми. Я завидовал их спокойствию, их согласию с жизнью. Я все же ощущал себя асеном, и жизнь для меня всегда оставалась непредсказуемым и опасным зверем, который отступит лишь перед тем, кто равен ему в хитрости.

* * *

За развалинами фермы на излучине реки лежало сердце моего царства — Дубовый Сад. Дюжина старых дубов, посаженных еще при первых асенах, с огромными дуплами, обломанными ветром, спиленными ветвями, шрамами от молний на коре. Они всегда казались мне сборищем лесных духов. В складках серой коры я видел лица, узловатые, скрюченные ветви не раз качали меня. Прошлогодние листья темными коронами лежали на их головах.

Я подтянулся и с удобством устроился на широкой отлогой ветке. Когда мне было лет десять, я впервые объездил этого скакуна. Но и теперь, десять лет спустя, он выдерживал меня с той же легкостью.

С воды поднялась пара пятнистых черно-белых чирков и, свистя крыльями, пролетела над моей головой. Я тоже свистнул им вослед: «Шир! Шир!» — изображая полет стрел.

Теперь наконец я мог позволить себе вспомнить Иду. Я заставил ее появиться передо мной из рассветного тумана, с той же рассеянной улыбкой и погруженным в себя взглядом, какие я видел у старых изображений асенских богов, вписал ее в раму из бегущей воды и неподвижных деревьев, немного поспешно (чтобы не давать воли скверным мыслям) одел в перламутрово-голубое, ниспадающее широкими складками платье, распустил по плечам ее волосы и перетянул их тонкой серебряной лентой.