Богиня зеленой комнаты - Виктория Холт

До сих пор ей удавалось скрывать свою связь, но есть ли у нее надежда, что эта возможность сохранится? Из беззаботного сорванца она превратилась в женщину, имеющую обязательства. Если бы она должна была заботиться только о себе, все было бы иначе. Она вспоминала с тоской о былых днях в Кроу-Стрит и чем больше она думала, тем сильнее ненавидела Дэйли. Она всегда была уверена, что надо что-то делать. Вопрос был один — что? Она уже твердо знала, что ей предстоят перемены, когда сделала ошеломляющее открытие — у нее будет ребенок.

Это не могло больше оставаться тайной, и Грейс, всегда наблюдательная, поняла все; она не могла в это поверить, хотя именно этого больше всего боялась, думая о своих дочерях. Никогда еще Дороти не ненавидела Дэйли так сильно, как сейчас, глядя в полные страдания глаза матери.

— Да, — сказала она, — у меня будет ребенок. Он изнасиловал меня, а потом угрожал долговой тюрьмой.

Грейс рыдала.

— Ты сделала это ради нас, — сказала она, — ради меня и ради семьи.

— Я не видела другого выхода, и после того... первого случая...

Она задрожала, и Грейс воскликнула:

— Не продолжай, не надо. Я все понимаю, мое дорогое дитя. Но этому надо положить конец. Я не могу позволить, чтобы с тобой так обращались.

— Но что же нам делать? Куда деваться? Не забудь, что сейчас... что будет ребенок.

Грейс забыла про свои недуги и снова превратилась в мужественную женщину, которая убежала из отцовского дома искать счастья на театральных подмостках. Речь шла о ее дочери, которую чрезмерная преданность семье поставила в такое ужасное положение. Грейс всегда боялась именно этого, но сейчас худшее произошло, и она должна встретить беду мужественно.

— Мы должны немедленно уехать.

— Куда же мы можем ехать?

— В Лидс, — ответила Грейс уверенно. — Не так давно я читала про труппу Тэйта Уилкинсона. Когда-то я выступала вместе с ним, он играл Отелло, я — Дездемону. Он не сможет отказать в помощи старому другу.

Дороти почувствовала облегчение. Наконец она смогла поделиться своей ужасной тайной, и ее мать, слишком хорошо знающая театральные нравы, не могла не понять все. Она уже давно не чувствовала себя такой счастливой.

Денег хватило на билеты для всей семьи на паром до Ливерпуля, и в течение нескольких следующих дней они готовились к отъезду втайне от всех. Когда наступило время, они потихоньку выскользнули из своей квартиры и сели на ливерпульский паром. Так начался их путь в Лидс.

Найти Тэйта Уилкинсона не составило труда: многие знали владельца театральной труппы, который незадолго до этого, после смерти своего компаньона, унаследовал театры в Йорке, Ньюкасле и Галле.

Они поселились в гостинице недалеко от театра, и Грейс предложила, не теряя времени, повидать Тэйта: у них почти не оставалось денег, а нужно было сделать кое-какие покупки, так как они взяли с собой только самые необходимые вещи из страха, что кто-нибудь заметит их сборы и сообщит об этом Дэйли, который не только ссудил Дороти деньги, но и имел заключенный с нею контракт.

Когда Тэйт Уилкинсон узнал, что миссис Грейс Бланд приехала из Дублина и хочет его видеть, он сразу же вспомнил ее. Он слишком хорошо помнил то время, когда он, молодой актер, вел борьбу за существование и играл в Дублине Отелло. Он был добр и сентиментален, как бывают часто сентиментальны актеры, и встретил Грейс очень сердечно, но остальное семейство явилось для него полной неожиданностью.

Он пригласил всех сесть, и Грейс принялась рассказывать ему о том, что они приехали из Дублина, где ее дочь сделала вполне успешную карьеру, ее имя стало известно в Ирландии, и теперь она хотела бы показать свой талант и в Англии. Он, как и большинство владельцев театров, всегда интересовался молодыми артистами, но в данном случае чувствовал некоторое сомнение: зачем они уехали из Дублина, если дела у молодой женщины шли так хорошо, как говорит ее мать? Его всегда окружали нуждающиеся актеры и актрисы, ждущие своего часа, но он был, кроме всего прочего, еще и деловым человеком.

- Моя дочь Дороти — первоклассная комическая артистка, — сказала Грейс. — Видели бы вы, сколько народу приходило на ее спектакли в Ирландии. Где бы она ни выступала...

Уилкинсон смотрел на угнетенную и усталую молодую женщину, которая очень мало напоминала комическую артистку. Он уже собирался сказать, что ничего не может сделать для них, но общее с Грейс прошлое и что-то неуловимое в Дороти, несмотря на ее молчание, заставили его передумать. Он попросил Дороти прочесть ему что-нибудь. Она ответила, что очень устала и предпочла бы сделать это через несколько дней.

Мамаша была в нетерпении, и Уилкинсон решил, что за всем этим кроется какая-то загадка. Он попросил принести еду и бутылку мадеры и заметил, что семейство ест с большим аппетитом; во время трапезы он вспоминал о прошлом, о Дублинском театре и о сестре Грейс, мисс Филлипс, которая теперь работала в его Йоркской труппе. Все время он не переставал внимательно рассматривать Дороти и сказал, что в свое время ее тетушка, мисс Филлипс, имела необыкновенный успех в роли Каллисты в «Кающейся красавице».

Дороти сказала, что эта роль ей хорошо знакома, и когда она по собственной инициативе стала произносить некоторые реплики, Уилкинсон тотчас же пришел в восторг от ее мелодичного, хотя и слегка глуховатого, голоса и решил, что она, без сомнения, актриса.

— Ваше амплуа? Трагедия, комедия, опера?

— Все, — ответила она к его изумлению. Прежде, чем они переехали из гостиницы, Уилкинсон согласился подписать с Дороти контракт, и первой ее ролью должна была стать Каллиста в «Кающейся красавице».

Это была превосходная идея — приехать в Лидс. Грейс поздравила себя с этим, ее самочувствие улучшилось, она давно не испытывала такого подъема. Она была нужна семье: когда Дороти попала в беду, она обратилась за помощью к матери, и именно Грейс нашла выход.

Уилкинсон смог предложить Дороти только пятнадцать шиллингов в неделю для начала. Это было прекрасное жалование для неизвестной актрисы, и ей еще предстояло показать себя в Англии, но разница между тем, что ей платил Дэйли, и этим жалованием была очень велика.

— Зато на душе спокойно, — сказала Дороти с присущим ей оптимизмом.

Душевный покой, думала Грейс, да. Хорошо, если бы Дэйли не нашел их здесь и не начал преследовать Дороти из-за контракта, на что, и Грейс это первая признавала, он имел полное право, подлец.

Помня о том, что именно пение принесло ей успех в Дублине, Дороти очень хотела ввести песню в финал пьесы.

— Каллиста умерла. Как она может воскреснуть и петь? — недоумевал Уилкинсон.

— Петь будет не Каллиста. Петь будет Дороти Фрэнсис. Вот увидите. Пожалуйста, я прошу вас, позвольте мне спеть. Если публика не примет, я больше не буду.

— Спойте для меня сейчас, — сказал Уилкинсон, ожидая услышать неплохой голос. Иначе зачем ей было стремиться его показывать? Но когда она запела «Мелтонские устрицы», то сразу же покорила его. Этой молодой женщине дано все, что нужно актрисе для успеха: ярко выраженная индивидуальность, стройная фигура, скромная и чувственная одновременно, лицо, хоть и не отличалось красотой, несомненно было очаровательным и становилось совершенно неотразимым, когда она улыбалась, голос завораживал слушателей, а в ее пении было столько чувств, очарования и мягкости, что трудно было сдержать восторг. Он начинал испытывать радость от того, что мамаша привезла ее к нему. Но почему же она уехала из Дублина? Почему никто из тамошних владельцев театров не потрудился удержать такую талантливую актрису?