Междукняжеские отношения на Руси. Х – первая четверть XII в. - Дмитрий Александрович Боровков

как считалось до последнего времени на основании нумизматических данных, либо старшим из оставшихся в живых сыновей Владимира[177].

Относительно Ярослава надо отметить, что в перечне сыновей Владимира он, скорее всего, занимал место вслед за Святополком (как указывают Ипатьевская, Радзивилловская, Новгородская IV и Софийская I летописи), которое согласуется с представлениями современной историографии: как свидетельствуют анатомические исследования останков Ярослава, осуществленные В.В. Гинзбургом в 1939 г., его возраст, указанный в статье 6562 (1054/55) г. («Живе же всех лет 70 и 6»), был завышен и в действительности не превышал 66 лет; соответственно, соотнесение даты его рождения с 978 г. является неприемлемым[178], поэтому некоторые исследователи вслед за Д.Г. Рохлиным считают возможным отнести ее к середине 980-х гг.[179] и даже к концу 980-х гг.[180] Такая манипуляция, по всей видимости, была осуществлена в последней четверти XI в., когда стал актуальным принцип «старейшинства».

Согласно ПВЛ, Ярослав получил новгородский стол после того, как случилось умереть «стареишему Вышеславу Новегороде»[181]. Если бы в политической практике этого периода сложился какой-либо порядок замещения столов, его место, несомненно, должен был бы занять Святополк. Поскольку ничего подобного не произошло, можно предположить две альтернативы: 1) Владимир не придерживался неукоснительно практики назначения в Новгород «старейшего» сына, т. е. для него поддержание определенного порядка замещения столов не являлось принципиальным; 2) факт «старейшинства» Вышеслава был зафиксирован позже, c тем расчетом, чтобы упрочить не только сформировавшуюся на рубеже XI–XII вв. концепцию о главенстве этого принципа, но и представление о приоритетных правах преемника Вышеслава на новгородском столе – Ярослава. Из летописного рассказа о Ярославе следует, что основной функцией князя-наместника являлся сбор дани и последующая отправка 2/3 ее в Киев (в тех же пропорциях в Киев при Ольге поступала дань с древлян)[182]. В тексте подчеркивалось, что «тако даяху вси посадници новъгородьстии» (в НІЛМ «и тако даяху въси князи новгородстии»)[183].

То, что новый новгородский князь нарушил установившийся порядок, исследователи обычно объясняют его тесной связью с интересами новгородской общины[184]. Но если взглянуть на источниковый материал с точки зрения «грубой элементарности» факта и учесть, что Ярослав не являлся исконно новгородским князем, а занимал новгородский стол только несколько лет, станет очевидно, что он вряд ли успел проникнуться интересами местного населения, верхушку которого безжалостно уничтожил после того, как новгородские «мужи» перебили наемников-варягов.

Помимо ПВЛ несколько модифицированное описание этого инцидента сохранилось в НІЛМ. Вслед за А.А. Шахматовым исследователи видят в нем отражение ранней летописной традиции[185]. В НІЛМ конфликт Ярослава с новгородцами представлен следующим образом: «В Новегороде же тогда Ярославъ кормяше Варягъ много, бояся рати; и начаша Варязи насилие деяти на мужатых женахъ. Ркоша новгородци: „сего мы насилья не можемъ смотрити“; и собрашася в нощь, исекоша Варягы в Поромоне дворе; а князю Ярославу тогда в ту нощь сущу на Ракоме. И се слышавъ, князь Ярославъ разгневася на гражаны, и собра вои славны тысящу, и, обольстивъ ихъ, исече, иже бяху Варягы ти исекле; а друзии бежаша изъ града. И в ту же нощь ис Кыева сестра Ярославля Передслава присла к нему весть, рекши: „отець ти умерлъ, а братья ти избиена“. И се слышавъ, Ярославъ заутра собра новгородцовъ избытокъ, и сътвори вече на поле, и рече к ним: „любимая моя и честная дружина, юже вы исекохъ вчера въ безумии моемъ, не топерво ми ихъ златомъ окупите“. И тако рче имъ: „братье, отець мои Володимиръ умерлъ есть, а Святополкъ княжить в Киеве; хощю на него поити; потягнете по мне“. И реша ему новгородци: „а мы, княже, по тобе идемъ“. И собра вои 4000: Варягъ бяшеть тысяща, а новгородцовъ 3000; и поиде на нь»[186].

В этом тексте следует выделить ряд принципиально важных моментов. Во-первых, структура сюжета здесь в общих чертах совпадает с содержанием реконструированного выше первоначального летописного рассказа о борьбе Ярослава и Святополка, еще не осложненного элементами «борисоглебской тематики», которая присутствует отдельно под 1015 г. в виде повести „Об убиении Бориса и Глеба“[187]. Во-вторых, в НIЛМ гипертрофирован мотив раскаяния Ярослава, который призван продемонстрировать неправоту князя[188]. В-третьих, неоднократно отмечалось, что НIЛМ, в отличие от ПВЛ, говоря об истреблении новгородцев Ярославом, упоминает о «славной тысяче воев», а не о «нарочитых мужах». Согласно предположению А.Е. Преснякова, получившему развитие у других ученых[189], речь могла идти не о реальном количестве людей, а о членах древнейшей военной организации – новгородской «тысячи», которых следовало отождествить с «нарочитыми мужами» (большинство из них видит в ней представителей местной знати). В контексте этой гипотезы вспыхнувший в Новгороде конфликт между варягами и новгородцами можно представить как противостояние между двумя военными организациями – пришлой варяжской дружиной и местной «тысячей».

Главным военным ресурсом князя в борьбе с Киевом, судя по летописному рассказу, являлись именно варяги. Значит, первоначально, он не рассчитывал на содействие «тысячи» и его конфликт с отцом был продиктован личным интересом. Еще Н.И. Костомаров заметил, что «дело восстания Ярослава против отца было совсем не народным новгородским делом» и что «Новгороду не легче было оттого, что Ярослав не платил отцу, а себе оставлял то, что собирал с новгородцев»[190]. По всей видимости, сделать ставку на местное население Ярослава заставило только трагическое стечение обстоятельств, хотя нельзя полностью отрицать и того, что его политика была потенциально выгодна городу. При такой трактовке неизбежно возникает вопрос: что могло послужить мотивацией поведения Ярослава? Если учесть, что 2/3 дани, отправляемой в Киев, представлялись традиционной нормой, можно предположить, что мотивы князя имели не столько экономическую, сколько политическую подоплеку, о которой остается только догадываться. Хотя неповиновение сына отцу в политической практике Древней Руси явление экстраординарное, поведение Ярослава заставляет усомниться в непререкаемости авторитета главы княжеского рода. Так как Ярослав и Святополк проявили нелояльность еще при жизни Владимира, по всей видимости, следует согласиться с предположением о том, что «ни старшинство, ни отцовские предначертания – эти краеугольные камни династической идеологии, сформировавшиеся ближе к концу столетия, – не имели решающего значения для сыновей Владимира»[191]. Доказательства в пользу этой точки зрения будут приведены ниже.

Если братья осмелились выступить против авторитета отца, разумеется, никто из них не стал бы признавать приоритет другого, так что интронизация на киевском столе Святополка спровоцировала дальнейшее углубление конфликта, перерастанию из экономической в политическую плоскость. Чтобы противостоять Святополку, Ярослав был вынужден прибегнуть к помощи «новгородцев»[192], несмотря на то что несколько ранее (если верить летописцу, буквально накануне) князь организовал убийство новгородских «нарочитых