Колонии любви - Эльке Хайденрайх

Сандра, младшая, с недавних пор заимела друга — это Патрик, сын директора большого торгового центра на вокзале. Несколько лет назад Патрик попал в автокатастрофу, и мы все подумали: не выберется! И вот он идет рядом с Сандрой, она выглядит, как глиняный карьер после сильной грозы, а он, пожалуй, даже симпатичный, но столь незаметный, что его лицо сразу забываешь. Вероятно, он это знает, потому что летом много раз ежедневно проезжает в открытом автомобиле мимо «Бистро Клер», чтобы мы вспомнили, кто он такой. Если Сандра окрутит его, говорим мы, у нее не будет никаких забот, а ее глыбообразная сестра Юдит сможет унаследовать книжный магазин.

Юдит с удовольствием вышла бы в свое время замуж за Вильгельма, но тут встряла Ирене. С тех пор она не здоровается с Ирене, а если та хочет купить книгу, Юдит говорит: «Ее нужно сначала заказать» — и это длится много дней.

Вильгельм сидит у китайца и пьет за едой красное вино. Доктор Юнгблут несколько лет назад определил у него рак кишок, а потом выяснилось, что он ошибся, это всего лишь язва желудка! С этого момента никакого красного вина! Теперь Вильгельм пьет «Божоле» уже с обеда.

За соседним столом наследница империи бульонных кубиков хлебает свой суп «ван-тан». Ей почти девяносто, она сказочно богата и собирается все завещать католической церкви, потому что ненавидит свою семью. Она ежедневно плавает в городской купальне и у бортика бассейна бьет палкой детей, которые брызгаются или шумят. Она никогда не уступает дорогу пловцу, пересекающему ее дорожку. Энергичными бросками упрямо плывет она вперед, и однажды из-за нее чуть было не погиб ребенок — она просто переплыла через него.

Наследница кивает Вильгельму, который дважды в год — до и после отопительного сезона — приходит настраивать ее рояль, на котором она никогда не играет. Сегодня после обеда она отправится на кладбище, где будут хоронить ее последнего друга, старого учителя французского языка, с которым она иной раз раскладывала пасьянсы. Вместо цветов она бросит ему в гроб пасьянсные карты. Она обдумывает, с кем она в будущем смогла бы переброситься словечком, но никто не приходит в голову.

Жена адвоката Вробеля быстрыми шагами возвращается из магазина, с ней здоровается Эрдмуте, у которой только что была репетиция курортного оркестра. В этот легкомысленно-теплый день обе думают о Ковальски. А Ковальски в это же самое время лежит в постели с девушкой с почты. Она ему уже давно нравится, и завтра исполнится три недели, как она замещает нашего старого придурковатого почтальона, который всегда путал Хайнричи, Хенричи и Хайдерса и не мог отличить № 14 от № 24. Сегодня утром, когда молодая письмоносица поднялась на третий этаж к Ковальски, чтобы получить доплату за письмо, он прочитал ей на лестничной клетке стихотворение Ферлингетти, начинавшееся словами:

У побережья Чили

Где жил Неруда

Известно что

Морские птицы частенько

Крадут из почтовых ящиков письма

Которые им по различным причинам

Хотелось бы прочитать.

Это стихотворение убедило письмоносицу, и она теперь с удовольствием спит с Ковальски, а оставшуюся почту разносит на полтора часа позже. Марта лежит без сна в затемненной комнате, ее терзают образы, связанные с ее матерью. Анита поймала в саду птичку, сунула ее в банку из-под повидла и теперь наблюдает, как та задыхается.

В этот вечер мы напрасно ждем Дурашку. Она не идет к нам вниз по улице, и старуха Вробель напрасно караулит, стоя с каминными щипцами за гардинами гостиной. Дурашка не приходит и на следующий день, и мы начинаем беспокоиться. Известие, что доктор Юнгблут все же ошибся с Вильгельмом это рак поджелудочной железы и будет развиваться очень быстро, — оставляет нас равнодушными. Где Дурашка? Может быть, стоит просто позвонить и спросить мать, извините, пожалуйста, но ваша дочь?.. Юдит хочет пожертвовать собой ради Вильгельма и ухаживать за ним до конца. Марта вышвырнула боксера из дома, и Ковальски подумывает, не вернуться ли к ней и к детям. Вернер поедет в Вену и еще раз попытается сойтись с Элзбет, а адвокат Вробель впервые остался в Билефельде на все выходные. Теперь его жена всерьез думает, не начать ли ей все сначала с тренером по теннису. Она не знает, что Эрдмуте окончательно махнула рукой на Ковальски и уже берет у тренера частные уроки. Наследница империи бульонных кубиков на пути домой из бассейна отбрасывает палкой в сторону облезлую кошку, которая лежит задавленная перед Домом для престарелых. Вечером ее находит старик в розовой рубашке с короткими рукавами, плача берет на руки и наконец-то долго, долго гладит.

Мы читаем в газете, что Алексис фон Бредов глубоко скорбит о смерти своей матери. Адрес указан Дурашкин, так мы узнаем, что ее зовут Алексис. Несколько дней спустя мы видим ее толстую круглую голову в окне Дома для престарелых. Она смотрит вслед Растлителю Детей, который слезает с велосипеда и недовольно оглядывается по сторонам, потому что ничего не случается.

Ганимед с красавчиком Бертрамом поднимаются вверх по лестнице к скверу. Ганимед осторожно обнимает друга одной рукой. Больше ничего не происходит. Но мы привыкли ждать. Все когда-нибудь произойдет.

Я ненавижу Берлин и всегда его ненавидела. Я терпеть не могу диалект, на котором там говорят, не люблю эти серые дома, запах метро, совершенно истерические имперские амбиции. Мне не нравится их пиво, и меня тошнит при виде их котлет, к тому же везде эти старики и кучи собачьего дерьма. И в довершение ко всему мы теперь имеем весь город, целиком, как будто недостаточно было его половины. Но больше всего я ненавижу берлинских таксистов. Мы живем в дрянные времена, и таксистами становятся не ради собственного удовольствия, а потому что или не удалось получить лучшую работу, или выгнали, к примеру, из полиции, или не знаю уж по какой другой причине. Во всяком случае, берлинские таксисты всегда злые, ездят агрессивно, сквернословят, у них бычьи затылки, и они мелют полный вздор на своем расистском языке. Вот он, глас народа, и мне лично частенько приходилось слышать от них: «Вайсман? Тоже юдише фамилия, а? Повезло, что забыли придушить, ха-ха-ха».

Я сажусь всегда только сзади. Если кто-нибудь из них затевает со мной разговор и не затыкается, хотя я упорно изображаю глухонемую, то тогда я требую остановиться, даю ему деньги и выхожу из такси. Лучше постоять на холоде и дождаться следующего, которому, на мое счастье, на все наплевать и он не собирается вступать в разговоры.

Впрочем, я не сразу научилась вот так естественно, как само собой разумеющееся, садиться сзади, а ведь мой отец сразу после войны работал личным шофером, и я отчетливо вспоминаю ту королевскую осанку, с которой благородная барышня распахивала дверь и откидывалась на заднем сиденье, а впереди сидел мой отец в фуражке и перчатках.

Сейчас я тоже так могу. Я сажусь сзади и плачу за то, чтобы эти парни не рассматривали меня, пока я еду на вокзал, в отель, на аэродром. В Берлине я обычно останавливаюсь в одном и том же отеле, всегда в одном и том же номере. «Весьма сожалею, — сказал портье, — на этот раз ничего нельзя поделать, все заполнено под завязку, я не могу предоставить вам сегодня ваш номер, но я надеюсь, что, несмотря на это, вы будете чувствовать себя у нас как дома».