Знак ворона - Дмитрий Вересов

И ее совесть была спокойна. Она не дала нового повода черту по имени Вадим Ахметович пересмотреть сроки их временного соглашения.

Сменив две машины, они мчались по федеральной дороге номер сорок четыре.

Путь их лежал на север. В Вермонт.

И когда они менялись за рулем, Татьяна закуривала свою “Ромео и Джульетту”. И Питер, смешно морща нос, улыбался, наслаждаясь их многословным молчанием.

А потом она сладко задремала.

И Питер так и ехал, боясь стряхнуть ее рыженькую головку со своего плеча.

Женева, Швейцария — Арденны, Бельгия

1997

Константин Сергеевич Асуров подумал и решил, что жизнь его подошла к тому последнему рубежу, когда необходимо решаться: либо короткое напряжение всех волевых и умственных сил, помноженное на определенный риск свернуть себе голову, но тогда достойные его самолюбия комфортная жизнь и обеспеченная старость, либо прозябание, перебивание с хлеба на квас, в ожидании наплыва старческих болячек, и как результат — перспектива сгинуть где-нибудь в гуманитарном пансионате, задохнувшись от сдавливающей грудь зависти к более удачливым своим товарищам…

Константин Сергеевич долго думал и все-таки остановился на первом варианте.

Все-таки он какой-никакой, а чекист — человек дела. Не должен он уподобляться той лягушке, что перестала барахтаться и подохла в кувшине с простоквашей…

Он выпрыгнет! Он обязательно выпрыгнет, дайте только шанс.

А шансы всегда есть, надо только трезво и адекватно оценить обстановку.

Двигаясь по службе в системе Комитета государственной безопасности, Константин Сергеевич Асуров усвоил главные истины, на которых и строилась незыблемая до поры парадигма философии Лубянки и Литейного.

Во-первых, все люди грешны.

И на каждого можно найти такой компромат, который можно использовать потом против конкретно взятого человека. Имея такой компромат, человеком можно манипулировать. Руководить его поступками, запугивая, что оглашение неких секретных сведений разрушит карьеру этого человека или его личную жизнь.

А компромат берется оттуда, где правят страстишки! Да-да! Вот еще одно правило: людьми правят страсти. Секс, любовь к деньгам, к власти. Картишкам, наркотикам…

И нет такого человека, которого было бы не на чем зацепить. И если не его — бывают же исключения вроде монахов или скопцов, — то ближайших родственников… И дергать тогда за ниточки, играя на любви к сыну или дочери, дескать, не хочешь их гибели — тогда веди себя, как мы тебе скажем.

Собственно, на том основывалась система управления кадрами. Всегда и везде. И во времена монаха Макиавелли, и во времена генсека товарища Сталина…

Именно этому и научился за годы службы в органах Константин Сергеевич Асуров.

Но одно — теоретические посылы, а были в системе сакральных кастовых знаний и практические области ремесла, которые и отличали настоящего практика от рядового пустобреха. И практика заключалась в том, что, если компромат трудно достать, его всегда можно было создать искусственно.

В этом и состояла повседневная практика работы офицеров его управления. За это их и держали.

Только не все методы той работы теперь годились. Это раньше можно было сунуть во время обыска книжки Петра Григоренко и Александра Солженицына — положить на полку незаметно от понятых, и еще несколько купюр долларовых в книжку стихов Анны Ахматовой… А потом зови понятых да предъявляй обвинение!

Константин Сергеевич Асуров подумал-подумал и окончательно пришел к выводу, что жизнь необходимо менять.

Менять кардинально. Рывком. Рывком к богатству.

Да, он умел подбрасывать во время обыска книжки запрещенных писателей, умел вербовать до смерти испугавшихся интеллигентиков, которые от первого предъявления им красненьких корочек с надписью “КГБ” уже пускали в штаны.

Но здесь, на Западе, от этих навыков было мало проку.

Солженицын в России миллионными тиражами в тех же типографиях теперь печатается, где раньше печатались брошюры Юрия Владимировича…

Андропова.

А доллары… А доллар теперь в России так же официален, как и рубль, и даже более.

Вот дожили!

Но тем не менее.

Но тем не менее…

Константин Сергеевич ухмылялся своим мыслям: все же, когда Германия рухнула, американцы и Гелена, и Мюллера к себе взяли.

Методы одни и те же.

Страстишки людьми правят. А отсюда и компромат. Надо только надыбать этот компромат.

И на Западе у очень богатых и очень влиятельных людей случаются неприятности. В этой самой открытости их общества и заключается их слабость. Ведь если у члена Политбюро его сынок попадал в грязную историю, разве эту историю доводили до суда? Асуров вспомнил случай с Кириленко и усмехнулся. Вся контора знала, да что там контора, по “Голосу Америки” на всю вселенную рассказывали, а толку? Система!

А вот здесь никакие связи и деньги не помогут, если сынок в дерьмо влипнет. Вот битл Ринго Старр — один из самых богатых людей в Европе, а когда сынок его попался на наркотиках, сидел родимый, как обычный рядовой англичанин… Разве что в суде адвокат покрасноречивее и подороже был у него. Или вот сынок министра федеральной земли Нижняя Саксония — скандал двухнедельной давности — пьяный задавил своей бээмвухой двоих пешеходов, насмерть задавил… И ведь не замять скандала! Потому как общество открытое.

На этом и сыграет Константин Сергеевич Асуров. На том, что компромат можно создать искусственно, а детки больших шишек на Западе так же подсудны, как и рядовые граждане.

Большие детки — большие бедки… Большие бедки — большие бабки… Не хочешь больших бедок от больших деток, плати большие бабки!

И Мамедов заплатит!

Идея остановиться именно на бывшем своем коллеге Мамедове укоренилась, когда Асуров просматривал фоторепортаж, опубликованный в “Бильде”, Константин Сергеевич листал газету за своим полуденным кофе на террасе (salle de dejeuner) отеля “Бель Эсперанс”, что на улице Балле, откуда открывался превосходный вид на Женевское озеро.

Вообще, что касается здоровья и жизни в швейцарской столице, то Константину Сергеевичу после его парижских туалетных мытарств и берлинской суеты, вспоминалась одесская поговорочка: що бы я так жил… Размеренное неторопливое бытие местных обывателей с их здоровым флегматизмом, выработавшимся за пять веков сытой мирной жизни, влияло даже на итальянских туристов, заставляя тех меньше кричать и размахивать руками.

Женева, куда Асуров две недели тому назад прибыл с Анной на вокзал Корнаван, была совершенно иной, нежели те столицы, где Асурову доводилось работать, страдать, завидовать, любить женщин, пить вино… Жизнь здесь была не менее столичной, чем в Париже, но в то же самое время, она была сытой и даже жирной… Люди на так называемом “левом” берегу, как будто это не озеро, а река, настолько внутренне переродились, что в чудачествах городского своего обихода в корне отличались не то что от русской жизни, но и от парижской и тем более берлинской.