Удивительные Люди Икс. Одарённые - Питер Аллен Дэвид

– Во время вводной встречи я наблюдала учеников. Почти десять процентов из них немало обрадовались предстоящему бою. Я решила, что мы должны знать…

– Знать, кто именно, – закончил ее мысль Скотт. – Чтобы выявить наиболее подходящих для боевых подразделений… и самых безрассудных, кто, вероятнее всего, погибнет в реальном бою. Довод веский, и я бы принял его – вот только именно ты решила устроить вводную встречу в Комнате страха. А из этого я могу сделать вывод, что ты обдумала все заранее, а не действовала под влиянием момента.

– Зачем тратить время на это вербальное фехтование, Скотт? То, что я сделала, очень помогло в оценке учеников, а было ли оно задумано заранее, предпринято под влиянием момента, или и то и другое разом – какая разница? И вообще – где еще проводить вводную встречу, если не в Комнате страха? Это самое большое помещение в доме, если только ты не предпочел бы провести встречу в ангаре… Но в этом случае большинство участников только и делали бы, что разглядывали «Черного дрозда».

«Черный дрозд» был излюбленным транспортным средством Людей Икс – стремительным даже с виду самолетом, начавшим свою жизнь как простой самолет-разведчик. С тех пор самолет был снабжен ударными ракетами и прочим вооружением.

– Не уверен. Если на кафедре ты, кто в силах отвлечься на что-то другое?

– Бог ты мой, Скотт! – Эмма расправила плечи и двинулась к нему, виляя бедрами с агрессивным кокетством. – Уж не комплимент ли это? Еще пара таких же – и ты действительно вскружишь мне голову.

– Это всегда успеется, – на миг задумавшись, Скотт вернулся к делу. – Значит, почти десять процентов учеников… Кто именно?

– Скотт, я – не профессор Ксавье, несмотря на некоторое сходство, – уклончиво ответила Эмма. – Как ни больно было это признавать, мне, как телепату, до его уровня очень и очень далеко. Он владеет своим разумом, будто хирург – скальпелем. Меня же можно сравнить разве что с кувалдой. Я не могу определить с такой точностью, особенно когда дело касается незнакомых разумов, с которыми я сталкиваюсь впервые. Но, если хочешь, я могу просмотреть списки и попытаться сузить круг вероятных подозреваемых… – подойдя вплотную, она положила руку ему на грудь и заглянула в красную щель визора, отделявшего Скотта от всего остального мира. – Но не сегодня.

– Не сегодня.

– Нет, – взгляд ее скользнул в сторону двери в дальнем углу комнаты – той, что вела в их спальню. – На сегодняшний вечер у меня другие планы.

– И они касаются меня.

– Что ж, я могла бы начать и без тебя, но предпочла бы, чтобы и ты присоединился.

«Снова пытается отвлечь. Не позволяй ей этого. Не отвлекайся».

И все же Скотт отвлекся.

Позже, когда они избавились от одежды и тела их соединились, им удалось – всего на миг – уйти, сбежать от истины, которой ни одному из них не хотелось признавать, о которой не хотелось даже думать.

Некоторым из этих ребятишек предстояло погибнуть. То, что случилось днем в Комнате страха, было лишь генеральной репетицией настоящей жестокой гибели, ожидавшей некоторых из них. Кого? Этого невозможно было знать заранее. Но некоторых – наверняка. Возможно, многих. Возможно, даже всех.

И каждый из них погибнет по одной и только одной причине. Из-за того, что они, эти двое в постели, отчаянно ищущие друг в друге забвения, не справились со своей работой, не сумели подготовить учеников к тому, с чем тем придется столкнуться. Смерть этих молодых людей – наступит ли она через год, через пять, через пятьдесят лет – произойдет из-за того, что Скотт, Эмма и прочие преподаватели оказались никуда не годными учителями.

Ощущение будущего, несущегося им навстречу с неумолимостью товарного поезда, не оставляло их ни на день, ни на час. Но если хоть на миг удастся избавиться от кошмаров, преследующих их по пятам, ночь будет доброй. Просто прекрасной.

Маленькая Тильди Сомс – в разгаре ужасной ночи.

Последние полчаса родители спорили – громко, очень громко, и говорили все эти слова, которых, как известно Тильди, нельзя говорить ни в коем случае. Что-то с треском ломалось, и только что мать с топотом поднялась наверх, объявив, что у нее мигрень и она отправляется спать. Этот громогласный аргумент всколыхнул спящее сознание Тильди, подняв с его дна муть и еще кое-что – много-много худшее.

Сны неотвязно преследуют ее, в снах к ней являются ужасные чудища, жуткие уродливые твари с ножами вместо зубов и пилами вместо пальцев, с шестью глазами (по крайней мере, ей кажется, что это глаза), сочащимися чем-то, напоминающим кровь, смешанную с гноем. Чудища – в шкафу, стучатся изнутри в дверцы, и, хотя они еще не показались на глаза, Тильди точно знает, какие они с виду, потому что это ее кошмары, ее собственные ночные страхи во плоти.

В полусне, в том состоянии, где грань между реальностью и фантазией тоньше всего, она выбирается из постели. Босые ноги касаются половиц – холодных, таких холодных! – и она мягко крадется из комнаты в коридор, к единственному безопасному месту, пришедшему ей в голову, туда, куда чудища не посмеют последовать за ней.

Дверь в спальню родителей приоткрыта – значит, ей можно войти. Тильди знает: если она закрыта, входить не стоит. В последний раз, когда она сделала это, родители кувыркались в простынях, тяжело дыша, и наорали на нее, а это ей вовсе не понравилось.

Мать лежит в кровати, и Тильди забирается к ней. На матери – фланелевая ночная рубашка. Тильди прижимается к ней всем телом. Мягкая ткань и материнское тепло успокаивают; ровное дыхание и мерно вздымающаяся грудь внушают ощущение безопасности.

«Здесь чудище не сможет напасть».

Из коридора доносится стук резко распахнувшейся дверцы шкафа.

Спина костенеет, сфинктер сжимается. Тильди замирает, не дыша.

«Чудище не может знать, где я».

Но оно приближается. Из коридора слышится цокот когтей.

«Чудище не посмеет войти сюда».

Дверь спальни с грохотом распахивается, и мама, разбуженная шумом, садится в постели. Она сбита с толку, поймана тем же полусном-полуявью, что не выпускает из лап Тильди.

– Что за?..

Звук ее голоса вязок, тягуч, точно сироп. Внезапно мама визжит, обхватывает Тильди, прижимает ее к себе, снова визжит… Чудище бросается вперед, хватает Тильди и вырывает ее из рук матери. Оно тянет Тильди в себя, внутрь, и только тут Тильди понимает: чудище – женщина, мать, и она хочет забрать Тильди себе. Чудище втягивает Тильди прямо в собственное тело. Теперь Тильди – часть его. Она парит в воздухе, не в силах сделать ничего, а ее мать нечленораздельно кричит и бросается к ней. Мама кричит, а Тильди читает мысли чудища, а чудище думает: «Как вкусны ее крики». С этой мыслью чудище тянется к матери, хватает ее за руки, дергает, и Тильди вдруг оказывается на школьном дворе и видит, как этот противный Хантер Дженкинс обрывает крылышки бьющейся в его пальцах мухи. Мать Тильди успевает издать еще один визг – и ее тело разрывается надвое, прямо посередине. Кровь везде – на кровати, на стенах, на языке смакующего ее чудища – на всем вокруг, кроме самой Тильди, беспомощно парящей в воздухе. Тильди кричит, но тело чудища заглушает крик.